Последний рассвет - Виктор Власов

Мотохайдус, зная наперёд всё, что должно произойти, удалился с балкона в свои апартаменты.

Откуда ни возьмись, посреди ночи во дворе появился мэцукэ, чиновник тайного сыска.

— Где начальник охраны Зотайдо Лао?

— Отбыл вчера в расположение тайсё Хавасана по приказу родзю, — пояснил Шуинсай.

— А кто вы? — мэцукэ уставился на Шуинсая изучающим взглядом.

— Зотайдо Шуинсай. Брат велел мне проверять караулы, пока он отсутствует.

— А кто из вас расставлял ёдзимбо?

— Я — Фукуро, сегодня замещаю управляющего охраной дворца, — виновато проговорил хантё, потупив взгляд. В темноте бледнело его осунувшееся лицо: он допустил проникновение во дворец врага. — Сейчас же проверить охрану, усилить! — рявкнул он.

Двое тайтё свистнули по очереди, собирали сбегавшихся телохранителей.

— Прошу вас не… — взмолился Фукуро, вглядываясь в лицо полицейского чиновника с таким жалким видом, словно крестьянин в лицо священника, не желающего взять поминальную записку.

— Что делать с пленником, доно? — спросил Фукуро Шуинсая.

— Отнести в подвал казармы, покрепче связать, — посоветовал мастер, сердито глядя в этот момент на Шиничиро, который зашмыгал носом, будто простывший.

Опустив голову, юноша скривил губы и замер, не поднимая глаз, в голосе отчаяние:

— Я… помочь хотел. Я… занимаюсь столько же, сколько и остальные. Что я — как все? Не берёшь меня никуда, — вскинув руку, он дотронулся до уха. Когда юноша нервничал, уши горели и чесались, проклятые.

— Ты не готов! — топнул ногой Шуинсай так, что песок взвился пылью и сипло крикнул в саду ручной филин. — Следил за мной?

Шиничиро промолчал, ошарашенный, умело убрал клинок в ножны, захлопал длинными ресницами, янтарно-серебристыми в мягком свете полнеющего месяца.

— Почему не готов-то?.. — холодная противная дрожь охватила Шиничиро, бросило в пот. Голос не слушался, перебиваясь всхлипываниями.

— Завтра не опоздай! — жёстко предупредил отец с отрешённым видом, но не смог более скрывать тревогу под личиной спокойствия, рассержено прошипел: — Не придёшь — наказание будет строже. Отправлю за тобой!

— Не приду! — вскинулся Шиничиро.

Мастер сжал губы — удержаться бы от сердитого ответа.

Сын продолжил; голос прозвучал чуждо, в мигающих глазах блестели слёзы:

— Ты и твой брат — болваны, и тренируете болванов, тренировка полнейшая глупость, только время теряю зря. Есть школы сильнее, умнее, лучше вашей, живут по другим правилам… У меня есть танка и хокку, и на музыку я их…

— Ни слова про стихи! — рявкнул мастер. Схватил сына за ворот кимоно, встряхнул и ударил по щеке ладонью.

В ответ Шиничиро ударил отца в плечо кулаком, оттолкнул, пробормотав что-то невразумительное — гнев и досада! И вдруг спохватился: поднять руку на мастера, тем более на отца — преступление! Он отбежал, ойкнул, исказившись в лице, окатил удивлённо наблюдавших стражников помутившимся взглядом. Как юноша ни был искушён в тонкостях искусства хитрить и притворяться, однако смятения скрыть не сумел.

— Прости, — лепетал он, боясь приблизиться; резко повернувшись, пустился наутёк. Шуинсай раздосадованно махнул рукой.

Супруга Шуинсая, Шина, с чуткостью любящих натур всегда угадывала возвращение мужа и не спала, когда заслышала тонкий звон колокольчика над одо, входной дверью, и тихий скрип раздвинувшихся фусума. Перегородки разъехались, и за ними, придерживая створки, стоял Шуинсай, чувствующий себя так, будто его прилюдно отдубасили. Шина поднялась с циновки, подошла, обняла, поцеловала, её глаза горели влажными агатами. Шёпотом заговорила:

— Шини-тянь забежал и выпил суп, обещал, что не пойдёт никуда. Он спал в своей комнате. На всякий случай я спрятала от него тренировочное кимоно и штаны. Потом я обнаружила, что исчезло то, красивое, что подарил ему Лао… В кого он пошёл? Не в твоего ли брата? Такой же своенравный.

— Но слаб духом и телом, — согласился Шуинсай, невольно поглядев на фамильную реликвию семьи Зотайдо — клинок рюкозука-ро в ножнах, обтянутых бархатом. Предмет гордости возлежал на подставке в токонама, священной нише. В оформлении не использовались самоцветы, но сам клинок являлся драгоценным: предки передавали его из поколения в поколение, как память о доблести рода Абэ.

— Я заслужил клинок, — жёстко произнёс Шуинсай. — И мой сын должен заслужить. Фамильным клинком дома должен обладать достойный, сильный волей и телом.

— Лао предпочёл сражаться катаной и нагинатой, а хранителем семейных реликвий оставил тебя. Душу нашего сына, Шини-тянь, влечёт к поэзии, а не к войне — может быть, ты к нему несправедлив, данна?

— Чтобы мой сын вытворял то же, чем промышляют презренные?

Камень, лежащий на дне потока, не выпирает над водой, но создаёт завихрения и водовороты. Разочарование Шуинсая от внимательной и чуткой Шины скрыть оказалось трудно. Его лицо пылало, плечи — бессильно опущены, взгляд — пустой и потухший. Шина приласкала мужа, как ребёнка. Её веснушчатое лицо лучилось, тепло груди под белым ночным юката передавалось мужу. Шуинсаю сделалось спокойнее, осталась лишь лёгкая слабость.

— Шиничи вернётся, возможно, не к завтрашней тренировке, но обязательно увидим его скоро, — пообещала она, проведя пальцами по прямому подбородку мужа, коснувшись чуть приоткрытых губ. — Голоден, любимый?

Керамическая корчага с горстью тлеющего древесного угля дарила уют — ночи в Ампаруа прохладные, с океана дул ветер. По комнате распространялась мягкая усыпляющая теплота, смешанная с душистым ароматом варёного в сое шпината да икры сельди в сладком маринаде. В котацу тушились: батат, размятый с бобами, фасолью и каштанами, а так же скияки, приготовленные по особому рецепту.

Муж и жена сидели друг напротив друга на циновках. Разговаривали.

Перед окном раскинулся цветник, отделённый от остального сада. Пряный, смешанный аромат лилий, гелиотропа и гвоздики — вливался волною вместе с ночным свежим воздухом, кружил голову, заставлял кровь сильнее приливать к сердцу и вискам.

Луна, словно выкованная из неровного золота, блестела над Ампаруа. В недвижимом воздухе слышалось шуршание насекомых в траве. Всё вокруг тихо роптало, засыпая в тёплой ночи.

Разбуженный перекликанием птиц и треньканьем кузнечика, сквозь пелену сна, медленно сходившую с глаз, Шиничиро увидел зелёные и жёлтые стволы бамбука; муравьи бегали по ним чёрными цепочками верх и вниз. Пронизывая рассеянными лучами цвета шафрана густоту поросли, лился солнечный свет. Земля — чуть влажная, присыпанная коричневой щепой и редкой оранжево-зелёной листвой. Юноша подскочил, заплясал на месте, забрался рукой под кимоно и вытащил двух крупных муравьёв. Увидев поблизости их целые полчища, кишащие живыми агатами, Шиничиро вздрогнул.