Аромат твоего дыхания - Мелисса П.

Бедра женщин в этих случаях были великолепны, когда они танцевали: «Всплесни руками в воздухе, а потом позволь им двигаться… если ты будешь делать, как Симон, то точно не ошибешься».

Они казались великолепными для меня и синьора Лоя — сардинца, у которого была жена, похожая на тарантула. Каждые выходные оркестр был вынужден уходить раньше, потому что дедушка дрался с синьором Лоем, который, несмотря ни на что, продолжал пускать слюни, глядя на бабушку.

Она сияла больше всех, королева лета. Она блистала, и ее излучение было сильнее, чем свет солнца, ярче, чем блестки Мегеры.

Иногда я думаю о вас. Нет, неправда, я думаю о вас не иногда, а всегда. И каждый раз у меня вытекает слеза из одного глаза, только из одного. Если Томас спрашивает меня, почему я плачу, отвечаю: «Ничего, просто я зафиксировала взгляд на горизонте, и меня слепит радуга».

Я думаю о вас, о вашем совместном одиночестве.

Как только привозят пиццу на дом, вы роетесь в копилке, чтобы найти мелочь, потому что у доставщика нет сдачи. Когда он уходит, вы смеетесь над его красными фурункулами и говорите: «Какой глупый батрак».

Вы садитесь на диван, скрестив ноги, включаете видеомагнитофон и пытаетесь найти фильм, который может вас взволновать. Костюмный фильм, предпочтительно с подходящим романтическим сюжетом. Франческо и Морино нюхают помидоры в своей пицце, вы протягиваете им крупинку соли на пальце. Вы уже открыли окна, терраса и сад в нескольких шагах от вас, вы чувствуете свежесть луга после быстрого дождя. Смешно смотреть на Орнеллу, лежащую на животе на ковре перед телевизором, она уставилась в экран. Ее веки тяжелеют, она засыпает.

Чудесно наблюдать, как она посылает тебя в задницу, когда ты кричишь ей, чтобы она пошла в постель. Она встает, смотрит на тебя своим дерзким взглядом и говорит: «Ты, хренова идиотка, на кой черт ты меня разбудила?»

Ты не отвечаешь, потому что иначе это все закончится пощечинами и пинками.

Если бы я была с вами, я бы сидела неподвижно, свернувшись в кресле, и быстро бы заснула. Но сейчас ты одна, и только кошки сопровождают Орнеллу в ее постель.

Ты зажгла сигарету и заплакала перед телевизором. Твои глаза, сделанные из воды, тонут в океане слез.

Когда ты просыпаешься, замечаешь, что тебя позвал не мой голос, тебя разбудила вонь очередной непотушенной сигареты, которая проделала очередную дырку в диване.

Ты идешь в постель, зная, что меня нет, и ты не сможешь смеяться надо мной, говоря: «Да какая тебе разница, что я сплю прямо на диване?»

Ты проскальзываешь в постель, твои слезы уже высохли.

А я в другом мире.

Я люблю.

Я думаю о тебе, о нем, обо мне и о нем прежде всего. Твои глаза сделаны из воды, мои — из огня, его — из земли. Из вас троих только я поддерживаю ваше превосходство, только я его люблю.

Сначала я приближалась медленно, потом, однажды коснувшись его бедер, мои колени отодвинулись, а движения стали обволакивающими. Я окружала его сначала легким движением руки. Его тело напряглось, и показалось, что его дыхание остановилось на несколько минут. Он оставался неподвижным. Вытянутым мизинцем я почувствовала его эрекцию. Он не был импотентом, но, проклятие, эрекция была слишком слабой, хотя я тогда еще не знала, что такое настоящая эрекция. Поэтому моя рука стала смещаться все выше и выше, на уровень его сердца. Когда он легко коснулся моих пальцев, я поняла, что ничего уже не будет так, как раньше.

— Ты хочешь спать со мной этой ночью? — спросила я.

Мы были в Козенце[10], в университете, который приютил меня и дал мне в распоряжение две комнаты — одну для меня, другую для того, кто со мной.

— Так ужасно спать в одиночестве… — продолжала я, усиливая его смущение.

— О'кей, — ответил он, а его щеки полыхали огнем.

Аромат его шеи был опьяняющим, молодым, детским. Это все, что мне нужно.

— Аромат твоего дыхания… — неожиданно прошептал он ночью, — я обожаю аромат твоего дыхания.

Я сжала в пальцах его футболку и закрыла глаза.

Он заключил мое дыхание в перегонный куб из ветра и вдыхает его каждый раз, когда меня любит.

Ход поезда повторяет наши движения, а наше дыхание создает легкую и нежную мелодию, иногда прерываемую всхлипом в горле, губами, тянущимися друг к другу; темнота ночи разрывается разбросанными по деревенским улицам фонарями, смутное согласие и возбуждающие фантазии, мои бедра на его теле, они сжимают его и кричат: «Я не хочу, чтобы ты уходил, я не хочу, чтобы ты уходил! Почему ты убегаешь? Почему не возвращаешься? Почему не останавливаешь мое дыхание?»

Ладони на его груди, теплой, материнской, шея наклонена вправо, глаза сдерживают слезы, может быть, кровавые слезы.

Снова шепот в моей голове, слишком слабый, чтобы я могла его разобрать, но довольно сильный, чтобы я могла услышать легкое дуновение, вихрь. Я наслаждаюсь оргазмом, я излучаю такую энергию, что даже у него трясется все тело. Кровь, кровь повсюду. Кровь в моей голове, кровь в моих глазах. Мои вены пусты.

Я провожу по себе черту авторучкой, которую мне подарил папа, той, которой пишу, я хочу понять, осталась ли у меня еще кровь внутри.

Пустая, совсем пустая.

Я только помню, что он вернулся в купе и закричал. Помню его испачканные пальцы и потерянные глаза, теперь такие далекие.

Расстояние между нами когда-нибудь приведет его на край жизни, он удалится от меня и войдет в Ее руки. Когда он будет у Нее, он увидит, как сгущается туман и мешает воспоминаниям. Когда он будет у Нее, я умру и медленно войду в этот туман. И тогда хотя бы увижу его вблизи.

Ядовитый глист свил гнездо в наших животах, на его теле отпечатались изображения нашей жизни. Каждый раз, когда глист двигается, он показывает новое изображение, которое проецируется на наш живот, а свет снаружи высвечивает его и очаровывает нас. Мы сидим и смотрим на него, а потом разражаемся слезами.

Вначале я не понимала, что двигается в моем животе. Я думала, это ребенок, который не хочет рождаться и не хочет расти, поэтому остается погруженным в невесомость в моей околоплодной жидкости. А потом я увидела картинки в голове, которые были плодом боли.

Эта боль была плодом движения моих кишок, моей плоти, моего чрева.

Боль, корни которой уходят в мое прошлое, а я не могу просто так избавиться от этого прошлого, выплюнуть его с кашлем, я должна жить им и видеть его.

Глист помогает мне в этом, и я его люблю.

Море волновалось, мне было четыре года, и я надела красный купальник. Пляж сиял от дневного солнца, камушки сверкали, и контраст с глубокой голубизной моря был сильным, сильнейшим. Живот мой сжимал пластиковый спасательный круг с нарисованными красными яблоками. Я держала его обеими руками и топала ногами, потому что хотела любой ценой искупаться, хотя казалось, что волны грозят поглотить берег.