Загадка Бомарше - Людмила Котлярова

По мере того, как он читал, вид его становился все более и более потерянным. Наконец, он закончил и опустил руки, пальцы его разжались, и листы веером опустились на пол.

— Я надеюсь на ваше благоразумие, Пьер, — отчеканивая каждое слово, веско произнес Карон. — А теперь к работе.

Пьер нагнулся и подобрал бумагу, немного постоял, словно раздумывая над чем-то очень важным, и покорно произнес: «Я принимаю ваши условия, отец, и я отныне полностью в вашем распоряжении».

Аркашова вышла из театра, больше в нем никого не было, не считая охранника. Он-то за ней и запер дверь. Едва она оказалась на улице, как сразу же попала под проливной дождь. Пришлось доставать зонт, но пока она это делала, изрядно промокла. А теперь еще ждать трамвая, в это позднее время он ходит не часто.

Но на этот раз ей повезло, на остановке пришлось стоять недолго, громыхая на всю улицу, тяжело и важно подкатил трамвай. Слава богу, через каких-то полчаса она будет в доме, где тепло и сухо.

Она уже занесла ногу на подножку трамвая, как кто-то сзади схватил ее за талию и не пустил дальше в вагон. Она скосила глаза и увидела позади себя мужчину. В темноте она не признала, кто это мог быть.

— Что такое? Что вам от меня надо? Почему вы меня держите? — возмущенно произнесла она.

— Не кричите так, — ответил мужчина знакомым голосом. — Это не вор, а можно сказать ваш благодетель, в пьесе которого вы получили роль. Скоро придет другой трамвай, и вы уедете.

Теперь она его узнала, но это обстоятельство никак не убавило ее возмущения.

— Да, следующий трамвай придет через полчаса. В этот час они ходят крайне редко. Здесь вам не Москва.

— Это я уже понял, — вздохнул Феоктистов. — Хотите, я вас отвезу на такси?

— С какой стати. Почему вы должны привозить меня домой на такси?

— Вы что боитесь, что кто-то увидит и пойдут разговоры?

— Это как раз меня волнует меньше всего. Хотя в таком не слишком большом городе сплетни распространяются с космической быстротой.

— Тогда чего же вы боитесь?

— Я не люблю ни от кого зависеть. А уж от вас тем более.

— И вы не боитесь, что можете потерять роль?

— Мне бы не хотелось ее терять, но, если это случится, я переживу.

— А, может быть, немного пройдемся хотя бы до следующей остановки. Мне сегодня вечером что-то стало невмоготу. Сидишь один в пустом номере, словно в камере одиночного заключения и так мерзко, что даже выпить не хочется, а это уже опасно. Решил прогуляться и увидел вас.

Аркашова нерешительно и одновременно испытующе посмотрела на него, словно пытаясь понять, не шутит ли он.

— Хорошо, пойдемте. Но только до следующей остановки.

Феоктистов насмешливо рассмеялся.

— Разумеется, если мы с вами пройдем больше, может случиться что-нибудь непоправимое. Например, нарушится порядок во Вселенной. А почему вы так поздно возвращаетесь? Все репетиции давно закончились, в сегодняшнем спектакле, насколько я знаю, вы не заняты. Что же вы делали так долго в театре?

— Мне повезло. Неожиданно уволилась уборщица, и я вызвалась ее заменить. Я сумею кое-что заработать.

— И это вы называете везеньем? — В голосе Феоктистова прозвучало откровенное недоверие.

— Я понимаю, но, у каждого свой взгляд на эти вещи. Глядя с моей колокольни, я считаю, что мне повезло.

— Не могу понять я вас. Что движет вашей жизнью? В театре вы на вторых ролях, живете черт знает в каких условиях, вынуждены до ночи отмывать свой театрик от дневной грязи. И при этом уверены, что все идет так, как и должно идти и ничего лучше быть просто не может.

— Я действительно в этом уверена. Благодаря этому мне так легче жить. А вот вам жить очень трудно. А знаете, почему?

— Не знаю, но жажду узнать. Почти не сомневаюсь, что сейчас услышу великое откровение.

— Вам трудно жить, потому что вы в жизни заняты только одним делом вы носитесь с самим собой. И пьесу написали о человеке, который до конца своих дней был занят тем же самым.

— Но он был гениальным человеком. А разве гений не должен посвятить свою жизнь самому себе.

— Но был ли ваш гений счастлив. Даже если и был, то не больше, чем самый обычный смертный. Если бы он меньше носился с собой, то он бы и написал больше замечательных пьес. А так всего две.

— Да причем тут количество. Да хоть бы одну. Да хоть бы полпьесы, но замечательную!

— Вы правы, количество тут ни причем. Но сколькими ненужными, пустыми делами он занимался, сколько сил растратил на всякую ерунду. Когда я узнала, что мы будем ставить вашу пьесу о Бомарше, то перечитала много о нем книг и поняла, что большая часть его таланта ушла в песок. Он сделал лишь незначительную долю из того, что мог сделать на самом деле. Мне кажется, в этом и заключается его настоящая драма.

— Я так и полагал, что вы не согласны с моей интерпретацией его жизни и поступков.

— Мне кажется, что в действительности вы писали о самом себе. Ему и вам были даны ключи, но вы не сумели ими ничего открыть. В тот момент, когда вы должны были начать служить другим, вы подумали, что с этого момента это другие должны служить вам. Вместо того, чтобы освобождаться от груза прошлого, вы стали им наполняться. Вас обоих стали переполнять тщеславие, честолюбие, жажда денег и наслаждений. Вы не захотели служить, вы прониклись уверенностью, что это мир должен с вами расплатиться по счетам за ваш талант.

— Но разве гению не должны как раз служить все остальные. Он их обогащает своим содержанием.

— А вот и та самая остановка, к которой мы шли. И дождь усиливается. Как повезло, вон идет трамвай.

Феоктистов вдруг почувствовал сильное недовольство таким развитием событий, он не желал себе признаваться в том, что разговор его захватил и прерывать его ему не хотелось.

— Подождите, мы не договорили, — попытался остановить он ее.

Но в отличие от него, судя по всему, Аркашова такого интереса к разговору не испытывала.

— Извините, но мне надо домой. И я не думаю, что нам надо продолжать наши диалоги. В них нет никакого смысла ни для вас, ни для меня. До свидания.

Трамвай подошел к остановке, его дверца отъехала в сторону, и Аркашова быстро вскочила в открывшийся проем.

Какое-то время Феоктистов смотрел в след отъезжающему трамваю, пока он не исчез в пелене дождя. И только в этот момент он вдруг вспомнил, что с небес хлещет самый настоящий ливень, а его зонт тащится по земле. Он поспешно закрыл себя им от холодных струй и направился в гостиницу. Опять придется пить, тоскливо подумал он.

Пьер Карон, склонившись над столом, стремительно водил пером по листу бумаге. Закончив писать, он отбросил перо и вслух стал читать только что написанное. Сей документ не много ни мало гласил следующее: