Песнь теней - С. Джей-Джонс

Он пытался прятать флаконы с опиумной настойкой. Стал вести бухгалтерские книги Одалиски, кропотливо учитывая каждый поход в аптеку, к врачу, акушерке. Он ни разу не замечал, чтобы губ Йозефа коснулась хоть капля опиума, но белокурый мальчик становился все более туманным и далеким, произносил загадочные и витиеватые фразы, не договаривал мысли до конца, и его речь походила на лабиринт, mise en abyme[10].

Поначалу Франсуа думал, что причиной недопонимания является его плохое владение немецким. Девочки Одалиски часто говорили о высоком, элегантном незнакомце, который навещал их в этом пронизанном опиумом оцепенении.

– Что за высокий, элегантный незнакомец? – спрашивал их Франсуа.

«Мрак и опасность, страх и ярость, – обычно отвечали они. – Он скачет верхом, с гончими псами, но берегись! Кто посмотрит в его глаза – сойдет с ума».

Франсуа решил, что это лишь причудливые высказывания людей, погрязших в опиумных мечтаниях, пока вдруг однажды не увидел Йозефа, стоящего над телом самой юной девушки, Антуанетты. Она была найдена мертвой в своей комнате – с посиневшими губами и серебристой полосой на горле.

«Высокий элегантный незнакомец! – кричали остальные. – Незнакомец снова нанес удар!»

Но Антуанетта не любила опиум. Не мечтала, как все, погрузиться в бесконечный сон, не мечтала выпить еще чуть-чуть, еще один глоток, чтобы забыться еще один раз.

– Кто этот незнакомец? – спросил Франсуа у Мартины, лучшей подруги Антуанетты в этом доме. – Как он выглядит?

– Он похож на меня, – мечтательно произнес Йозеф. – Я смотрюсь в зеркало, и высокий элегантный незнакомец – это я.

Тогда Франсуа понял, что его возлюбленный ушел в те края, куда он за ним последовать не может, и вспомнил об обещании, данном сестре Йозефа в другое время, в другой жизни.

«Позаботься о нем».

«Обещаю».

И он о нем позаботится.

Позднее той же ночью он украл бумагу, чернила и распечатку сюиты Йозефа под названием «Эрлькёниг» с исправлениями и пометками, сделанными неповторимым, неумелым почерком светловолосого юноши.

– Мне очень жаль, mon coeur[11], – прошептал Франсуа. – Je suis désolé[12].

Медленно и осторожно он вырезал из нее буквы и составил из них мольбу о помощи.

«Маэстро Антониус умер. Я в Вене. Приезжай скорее».

Франсуа надеялся, что любящая сестра Йозефа скоро приедет.

Одному ему с этим не справиться.

Соли больше не было.

Пища стала пресной, и постояльцы жаловались, но у нас не было ни времени, ни средств, ни льгот, чтобы восполнить уничтоженные Констанцей запасы. Мы все еще чудом выкручивались и справлялись, но когда Кете потихоньку призналась мне, что соли не хватит даже на выпечку, я поняла, что положение стало безвыходным.

– Что же делать? – прошептала моя сестра, когда мы спустились в подвал за продуктами. У нас оставалось достаточно муки, корнеплодов и мяса, чтобы продержаться еще несколько недель, но больше ничего не было. После смерти отца городские мясники, булочники и пивовары не горели желанием предоставлять его жене и дочерям такой же кредит и требовали выплаты на руки.

– Не знаю. – Я потерла виски, надеясь облегчить зарождающуюся головную боль. Я плохо спала, меня мучили сны, которых при пробуждении я не помнила. Образы таяли, как снежинки, стоило мне открыть глаза, но тревога сотрясала меня горьким ознобом еще долго после того, как я вставала с постели. – Ты уверена, что денег больше нет?

Кете посмотрела на меня выразительно и сердито. Я не хуже ее знала, что наши денежные сундуки уже давно пылятся без дела. Гостиница пыталась удержать выручку, как решето воду.

– Может, попросим соли взаймы у Ганса, – предложила я.

Лицо Кете ожесточилось. С тех пор как моя сестра разорвала помолвку, с бывшим другом нашей семьи мы почти не виделись. Он уже успел жениться на дальней кузине из Мюнхена, и будущей осенью они ожидали рождения первенца. Нет, мы не могли попросить у Ганса. Больше не могли.

– А как насчет… церковного прихода? – медленно произнесла Кете. – Наверняка кто-нибудь из церкви нам поможет.

Я нахмурилась:

– Ты хочешь сказать, нам нужно принять милостыню?

– Разве у нас есть другой выход? – помолчав, спокойно ответила она.

– Мы не нищие!

– Пока нет. – Хотя ее голос звучал мягко, эти слова стрелой пронзили мою грудь.

– Йозеф мог бы… – начала я, но не договорила.

– Йозеф мог бы что? – Глаза Кете сверкнули. – Выслать нам денег? Как? Каким образом? – Она покачала головой. – У него нет положения, нет работы, а теперь нет и учителя. Мы не можем позволить себе ни привезти его домой, ни поехать к нему. Наш брат в бедственном положении, Лизель, точно так же, как и мы.

Зефферль. При мысли о том, что брат так далеко, мое сердце сжалось от боли. Один ли он? Напуган? Потерян? Ранен? Йозеф был чувствительным, пугливым и не имел друзей кроме Франсуа. Что будет с ними обоими без протекции маэстро Антониуса? Возможно, я могла бы найти способ добраться до них. До Вены. Отбросить наши имена, наше прошлое, и начать все сначала. Найти работу. Заниматься музыкой.

– Лизель.

Идеи приходили одна за другой, все быстрее всплывая пузырями на поверхность моего разума, и кровь закипела и забурлила от возможностей. В конце концов, разве у нас нет дарования? Разве мы не талантливы? Возможно, я нашла бы работу учителем музыки. Возможно, брат нашел бы место в дворянском оркестре. Зачем бороться, пытаясь удержаться на плаву, если настоящее затягивает нас в глубины долговой тюрьмы?

– Лизель.

Мой разум кипел, мысли собирались в поток. Мы могли бы освободиться и уехать. Сжечь гостиницу, танцевать на углях, пировать на золе. Мы могли бы, могли бы, могли бы…

– О! – я испуганно подняла голову.

Кете меня ущипнула.

– Да что происходит? – Сестра смотрела на меня не со злобой, а с тревогой. – Лизель, ты услышала хоть одно слово из того, что я сказала?

Я часто заморгала.

– Да. Пойти в церковь. Принять Божью милость.

Она внимательно посмотрела на меня.

– Просто… у тебя были такие странные глаза… вот и все.