Когда ты рядом - Светлана Талан

— Я не вонял! — возмутился Парамон и зажал нос пальцами.

— Слышь, а может, это он? — Попандос кивнул в сторону младенца и стал притормаживать.

Мужчины вышли из салона. Попандос наклонился над корзинкой с малышом и понюхал.

— Я же говорил! — радостно сказал он. — А ты хотел все свалить на меня.

— И что теперь будем делать?

— Что-что? Подгузник надо менять, — пробурчал Попандос и снял с ребенка голубенькие ползунки. — Если бы еще кто-нибудь рассказал, как это делается!

— Там на них должны быть липучки, — заметил Паша, — я рекламу по телику видел.

— Видел, видел… Все ты видел, а где они, не знаешь, — недовольно бурчал Попандос, отыскивая липучки. Найдя их, он развернул памперс.

— Ничего себе! — присвистнул Парамон. — Я и не думал, что такой малой может столько насрать!

— А ты думал, он как воробей?

— Ну, не воробей, но чтобы столько!

— Что ты хочешь? Это же мужик будущий, — сказал Попандос и вытащил грязный подгузник. — И где теперь его купать?

— Зачем купать? Пусть его дома купают, а у нас есть туалетная бумага.

— А это что еще за «с алоэ»? — Попандос достал упаковку салфеток с изображением ребенка. — Может, ими вытереть? Здесь и «беби» написано — значит, для детей.

— А если они со спиртом? Ожог еще сделаем.

— Но написано ведь для тупых: «беби».

— Ну и что? Мало ли что ими надо вытирать? Может, рот, а может, соски дезинфицировать?

— Они с алоэ. А оно горькое до чертиков. Как же ими соски вытирать?

— Говорю тебе, возьми туалетную бумагу — проверенный продукт.

— Давай. Сам ты продукт! — ухмыльнулся Попандос.

Мужчины вытерли младенца и, достав из корзинки, долго мучились, соображая, как правильно надеть подгузник. Малыш, почувствовав тепло человеческого тела и сухость штанишек, успокоился и, измучившись от крика, уснул прямо на заднем сиденье.

— Ну и что теперь делать? — спросил раскрасневшийся и вспотевший Попандос. — Надо бы его в корзинку положить и пристегнуть ремнем. Но если я это сделаю, он опять проснется и будет орать.

— Пусть пока на сидушке поспит, не свалится, — сказал Парамон. — Поехали уже, а то скоро эта курица проснется и начнет каждые пять минут названивать.

— Когда она раньше десяти просыпалась? Ты видел хоть раз такое? — ответил Попандос, садясь за руль.

— А вдруг сегодня материнские чувства у нее проснутся в начале пятого утра? — с иронией спросил Парамон.

— Тогда отключи мобилку, и абонент будет недоступен.

— Хорошая мысль!

— Смотри, «хаммер» на заправке стоит.

— Вот наглая скотина! — Парамон, приоткрыв окно, высунул руку и сделал неприличный жест. — Пусть теперь попробует подрезать!

— А мы дадим газу и вперед! — поддержал его довольный местью Попандос и нажал на педаль.

Утренний непроглядный туман Антона ужасно раздражал. И вообще он был на грани нервного срыва. А как еще может чувствовать себя человек, который знает, что ему остается жить совсем немного? Может, другие ведут себя иначе, но Антон об этом не задумывался. Он был зол на себя и на мир, который, как он считал, не принял его. Мир отторгал его, выталкивал из жизни, хотя Антону было всего двадцать два года. Несмотря на юный возраст, молодой человек, который так нервно вел черный «хаммер», имел все, о чем его сверстники могли только мечтать. Его отец, Георгий Арсентиевич, владел сетью автозаправок и баловал сына с детских лет. Антон имел все, что хотел и чего не хотел. Деньги его испортили. Они, как известно, обладают властью, могут сделать человека на голову, на две выше остальных, но имеют и другую, отрицательную сторону. Они могут погубить.

Именно это и случилось с Антоном. У него было много денег, он купался в достатке, жил в респектабельной квартире улучшенной планировки, имел новый «хаммер», кучу подружек и друзей.

«Липовых друзей, — с горечью подумал Антон. — Друзья любили не меня, а деньги, которыми я щедро с ними делился».

Антон задумался об этом, когда отцу стало известно, что он сел на наркотики. Было непонятно: то ли он ничего не знал; то ли догадывался, но не подавал виду; то ли знал, но верил в то, что наркотики в жизни сына — пустое баловство: поиграет, как в детстве новой машинкой, а через некоторое время забудет о недавно любимой игрушке. Отец забил тревогу, когда неожиданно зашел к Антону и застал его только что после душа, в одних трусах. Тогда он впервые увидел гноящиеся, незаживающие раны на его ногах.

— Да, это именно то, что ты думаешь, — сразу заявил Антон, дабы избежать лишних вопросов.

— Тебе надо лечиться. Срочно, — сказал отец.

Тогда он дал сыну деньги, которые Антон тут же потратил на наркоту. Узнав об этом, отец силой отвез его на лечение и все оплатил сам.

Антон смирился и начал лечиться, но через несколько дней узнал, что у него СПИД. Это было как гром среди ясного дня. Он заметался, охваченный паникой, и… позвонил отцу.

— Арсентиевич, — так шутя обычно обращался к нему Антон, — все в этой жизни поправимо.

— СПИД неизлечим, — отрезал осунувшийся и посеревший отец.

— С таким диагнозом люди живут долго, если лечатся, — сказал Антон, сам в это не веря.

Антон лгал. Но ложь не была для него обременительна. Последнее время он жил во лжи, и она стала неотъемлемой частью его впустую протекающей жизни. Георгий Арсентиевич до сих пор считал, что сын учится в институте, хотя Антон не появлялся там уже несколько месяцев. На этот раз отец снова поверил сыну и оставил ему крупную сумму денег. Антон поблагодарил, сказал отцу, что все будет о’кей, и положил деньги в портмоне. А вечером того же дня он принял для себя окончательное решение.

Вчера после ужина в отделении Антон вышел на улицу, якобы подышать свежим воздухом перед сном, и уехал домой, прихватив с собой деньги отца. Возможно, он бы начал лечение от СПИДа, надеясь на выздоровление. Но врач открыто сказал ему, что болезнь запущена и ему осталось не очень много. Сколько — врач так и не сказал, хотя Антон и предлагал ему деньги. «Если не говорит, значит, мало», — сделал вывод Антон.

Он закрылся в своей квартире, наглухо задернув шторы. Ему хотелось скрыться, спрятаться от всего мира и от болезни, которая в нем бродит. Но она уже выбрала его в качестве жертвы и готова была проглотить с потрохами.

Антон нервно бегал по комнате из угла в угол и курил. Еще не докурив одну сигарету, он прикуривал другую. Его распирала злость, готовая взорваться подобно гранате.

Он даже не знал, на кого больше злится: на отца, на себя, на подругу или друга, которые наградили его болезнью. А еще он был в отчаянии. Ему не хотелось думать о смерти, и он всячески старался не впустить эту мысль в голову, но она была ужасно навязчива, назойлива, как осенняя муха. И тогда Антон достал из тайника шприц. «Надо успокоиться, — решил он, пытаясь поймать запавшую вену. — Потом будет легче решить, как жить дальше».