Книги крови. Запретное - Клайв Баркер

Когда ее обезображенное тело сбросили в канаву, с нее слетел парик, который так дорого обошелся Теодору в Вене. А после недолгих уговоров отделились и ее руки.

Доктор Джудвин спускался по лестнице в доме Чарли Джорджа и размышлял (всего лишь размышлял): неужели родоначальник его священной профессии, старик Фрейд, ошибался? Парадоксальные факты человеческого поведения, казалось, не укладывались в те аккуратные классические ячейки, которые были им выделены. Возможно, сама попытка с рациональной точки зрения подойти к человеческому разуму была парадоксом, несла в себе логическое противоречие.

Доктор стоял в полумраке у подножия лестницы, не очень-то желая возвращаться в столовую или на кухню, но чувствуя себя обязанным еще раз осмотреть место преступления. От пустого дома по коже бежали мурашки. Даже то, что у крыльца дежурил полицейский, не добавляло душевного спокойствия. Джудвин чувствовал свою вину, чувствовал, что подвел Чарли. Совершенно очевидно, что психика пациента была недостаточно глубоко исследована. Истинные мотивы ужасных поступков, которые тот совершил, сумели выскользнуть из сетей психоанализа. Убить столь горячо любимую жену в супружеской постели, а потом отрубить себе руку… Это немыслимо. Джудвин взглянул на собственные руки, на узор из сухожилий и пурпурно-синих вен запястья. Полицейские по-прежнему придерживались версии о взломщике, но доктор не сомневался, что преступление – убийство, нанесение увечий и все прочее – совершил сам Чарли. Лишь одно ужасало Джудвина еще сильнее – то, что он не обнаружил у своего пациента ни малейшей склонности к подобному поведению.

Доктор вошел в столовую. Криминалист уже закончил свою работу, и кое-где на поверхностях остались легкие следы порошка для снятия отпечатков. Просто удивительно (так ведь?), до чего неповторимы руки: их линии столь же уникальны, как голос или черты лица. Джудвин зевнул. Он почти не спал после ночного звонка Чарли. Наблюдал, как того перевязали и увезли, наблюдал за следователями, наблюдал за рассветом, который белесой рыбой поднимал голову над рекой. Пил кофе, хандрил, всерьез обдумывал оставить психиатрию, пока вся эта история не попала в выпуски новостей, снова пил кофе, размышлял об отставке, а сейчас, разочаровавшись и во Фрейде, и в любом другом гуру, обдумывал написание бестселлера о своих взаимоотношениях с женоубийцей Чарльзом Джорджем. Так он, даже потеряв работу, сумеет извлечь что-то полезное из этой печальной истории. А Фрейд? Венский шарлатан. Что мог сказать хоть кому-нибудь этот старый любитель опиума?

В столовой Джудвин откинулся на спинку кресла и прислушался к опустившейся на дом тишине. Сами стены будто затаили дыхание, потрясенные увиденным. Возможно, доктор на секунду задремал. Во сне он слышал щелкающий звук и видел какого-то пса, а очнувшись, заметил на кухне кота. Толстого черно-белого кота. Чарли мимоходом упоминал о домашнем питомце. Как там его звали? Изжога? Похоже, это из-за черных пятен над глазами, которые придавали зверю выражение вечного недовольства.

Кот глядел на лужу крови на кухонном полу, пытаясь, очевидно, найти способ обойти ее, не испачкав лапы, и добраться до еды. Джудвин наблюдал, как животное брезгливо перебирается через кухню и принюхивается к пустой миске. Покормить эту тварь доктору и в голову не пришло – животных он ненавидел.

«Что ж, – решил Джудвин, – дольше оставаться в доме бессмысленно». Он успел и покаяться, и прочувствовать вину, насколько это вообще возможно. Оставалось окинуть дом последним взглядом, на случай если какая-то зацепка упущена, и уйти.

Джудвин был у подножия лестницы, когда раздался кошачий визг. Визг? Нет, скорее вопль. Почувствовав, что его позвоночник превращается в ледяной столб – холодный и хрупкий, – доктор поспешил обратно в столовую. Оторванная голова кота лежала на ковре, и ее катили две… две (произнеси это, Джудвин) руки.

Он бросил взгляд в кухню, где туда-сюда сновала еще дюжина конечностей. Одни сидели на шкафу и обнюхивали все вокруг, другие карабкались по кирпичной стене, стараясь добраться до оставшихся на подставке ножей.

– Ох, Чарли… – тихо упрекнул безумца доктор. – Что же ты наделал?

Его глаза наполнились слезами, но не из-за Чарли, а из-за грядущих поколений, которые явятся, когда он, Джудвин, уже умолкнет навеки. Простодушные и наивные, они поверят в силу Фрейда и его священного учения о разуме. Доктор ощутил дрожь в ногах и опустился на ковер. Крадущихся к нему мятежников было не различить за пеленой слез. Почувствовав на коленях нечто чуждое, Джудвин взглянул вниз и увидел собственные руки. Указательные пальцы соприкоснулись кончиками ухоженных ногтей, затем медленно поднялись и посмотрели на него. В их движениях чудился жуткий замысел. Кисти рук развернулись и поползли вверх по груди, находя себе опору в каждой складке и каждой петлице итальянского пиджака. У шеи Джудвина подъем резко оборвался. Как и его жизнь.

Левая рука Чарли была напугана. Ей нужны были утешение и поддержка – одним словом, ей нужна была Правая. В конце концов, именно та была Мессией новой эпохи. Только она представляла будущее вне тела. Сейчас армии Левой тоже требовалось увидеть это будущее, иначе совсем скоро все они превратятся в жаждущий крови сброд. А если подобное случится, то поражение не заставит себя ждать. Таков расхожий взгляд на революцию.

Поэтому Левая повела армию домой, надеясь отыскать Чарли там же, где видела его в последний раз. Надеялась она, конечно, совершенно напрасно, но этот порыв был вызван отчаянием.

Однако удача благоволила повстанцам – Чарли на месте не оказалось, зато там был доктор Джудвин. А его руки знали и куда увезли тирана, и как туда добраться, и на какой кровати он лежит.

Босуэлл толком не знал, куда и зачем бежит. Способность мыслить критически встала на паузу, а чувство направления порядком сбилось. Казалось, что какая-то часть Босуэлла понимала, куда тот направляется. Едва добравшись до моста, парень начал набирать скорость – и вот уже летел, не обращая внимания на жар в легких и стук в голове. По-прежнему не представляя, что делает, он обогнул станцию и помчал параллельно железной дороге. Ноги сами несли его, и именно это стало началом и концом всему.

Внезапно из рассветных лучей появился поезд. Не раздалось ни свистка, ни предупреждающего окрика. Может, машинист и заметил бегуна, но это вряд ли. А даже если и заметил, то не был в ответе за случившееся. Нет, виноват сам Босуэлл – ведь это его ноги неожиданно свернули к рельсам. Колени подломились, и парень упал поперек железнодорожного полотна. Он успел подумать о том, что состав просто следует из точки А в точку Б, а по пути отрежет ему ноги выше колен. Над головой уже проносились вагоны, и под свист поезда (так похожий на крик) он провалился во тьму.

Около шести часов утра привезли чернокожего парня. Жизнь в больнице начиналась рано, и крепко спавшие пациенты пробуждались, чтобы встретить еще один долгий и утомительный день. Им измеряли температуру, совали в раздосадованные руки чашки сероватого разбавленного чая, раздавали лекарства. Парень со своим жутким несчастным случаем вызвал лишь едва заметную рябь в привычном распорядке.