Дарвин - Максим Чертанов

Дядя его поддержал, и он тут же написал отцу, прося дать решительный ответ. Джосайя тоже написал Роберту: экспедиция разовьет у юноши привычку к труду; священника из него все равно не выйдет, а быть ему ученым. Утром 1 сентября отправили оба письма, Чарлз пошел на охоту, но через час дядя за ним прислал: время дорого, они сейчас же оба едут в Шрусбери. Дома отец сказал, что доводы шурина его убедили. Чарлз сообщил о согласии Пикоку и Генсло. В тот же день Бофорт писал Фицрою: «Кажется, Пикок нашел Вам подходящего "ученого" — внук м-ра Дарвина, известного философа и поэта, — он полон рвения и готов ехать за собственный счет». Последнее Пикок прибавил от себя: Дарвины-то были уверены, что за работу заплатят. 2 сентября Чарлз поехал в Кембридж, 4-го писал Сюзанне, требуя выслать ему кучу книг и три сачка и выпросить у отца 100 фунтов на покупки, но тут же сообщал, что Фицрой, по слухам, говорит, что такой «ученый» ему не нужен и есть другой кандидат, и теперь не понятно, что делать. Генсло написал Пикоку, что кандидатура Чарлза отпала за ненадобностью, Пикок о других кандидатах не знал. Чарлз метался и 5 сентября поскакал в Лондон искать Фицроя. Оказалось, что конкурент вправду был, но раздумал ехать.

Фицрой очаровал Чарлза: старше всего на четыре года, а уже командовал экспедициями. А Чарлз капитану не понравился. «Когда впоследствии мы сблизились… он рассказал мне, что я серьезно рисковал быть отвергнутым из-за формы моего носа! Горячий последователь Лафатера, он был убежден, что может судить о характере человека по чертам его лица». Но деваться капитану было некуда. Чарлз спросил об окладе, услышал, что вместо оклада будет шиш и ученый еще должен оплатить проезд, но не дрогнул. Отплытие отложено до 10 октября, есть время собраться. Снял комнату в Лондоне (Эразм был в отъезде), писал Сюзанне о Фицрое: «Не могу передать тебе, какое прекрасное впечатление он на меня произвел… Он предлагает мне делить с ним все, что есть у него в каюте… Он говорит, что если я буду жить вместе с ним, то мне придется жить очень просто, обходиться без вина и довольствоваться самой скромной едой. Все это выглядит далеко не так блестяще, как описал Пикок… За содержание я буду платить около 30 фунтов в год. Фицрой говорит, что с экипировкой все обойдется не больше чем в 500 фунтов… Фицрой говорит, что рассказы о морских бурях сильно преувеличены. Если же я не захочу оставаться на корабле, то смогу в любое время вернуться домой, так как на нашем пути будет встречаться много кораблей… Мне ужасно нравится откровенная манера Фицроя. Он спросил меня: "Вам можно будет сказать, что я хочу остаться в каюте один, когда мне захочется побыть одному? Если мы будем так относиться друг к другу, то уживемся, если нет — пошлем друг друга к черту"». (Впоследствии Фицрой передумал и сохранил за собой отдельную каюту.)

Сюзанне, 6 сентября: «Скажи Нэнси, чтобы она сшила мне 12 рубашек вместо 8, попроси Эдуарда прислать мою дорожную сумку, туфли, пару ботинок для прогулок, мои испанские книги, новый микроскоп (длина 6 дюймов, глубина 3—4 дюйма, внутрь надо натолкать ваты) и компас, папа знает какой. Затем книжку "Таксидермия", если она еще валяется в моей спальне. Спроси папу, надо ли мне еще принимать мышьяк… (Мышьяком лечили экзему. — М. Ч.) Фицрой за экономию во всем, кроме оружия. Он советует мне приобрести такие же пистолеты, как у него, за 60 фунтов!!! И никогда не сходить на берег без заряженных пистолетов!!!»

8 сентября он наблюдал коронацию короля Георга. Сюзанне: «Впервые в жизни Лондон мне понравился: спешка, суматоха, шум и гам — в унисон с моим настроением… Я занимаюсь астрономией, потому что матросы будут удивлены, если узнают, что я не умею определять широту и долготу… Я уже хочу, чтобы плавание продолжалось как можно дольше. Я прихожу в ужас, когда думаю, сколько предстоит хлопот. Зоологическое общество хочет сделать меня членом-корреспондентом. Один человек оказался неоценимым помощником: м-р Яррел, торговец канцтоварами и натуралист. Он ходит со мной по магазинам и торгуется… Дурак я буду, если заплачу за пистолеты 60 фунтов!» Приписка вечером: «Я купил пару прекрасных пистолетов и ружье за 50 фунтов, так что сэкономил; хороший телескоп с компасом за 5 фунтов — больше дорогих покупок не будет… оружие капитана Фицроя обошлось по крайней мере в 400 фунтов…» Сообщал, что Фицрой — тори, его предупредили, что Дарвины виги, но это пустяки, капитан такой благородный…

11-го морем отправились с Фицроем в Плимут смотреть корабль. Чарлза сильно укачало, но сестре он писал, что все пустяки. «Бигль» («Гончая») — трехмачтовый бриг водоизмещением 235 тонн, шесть пушек (Чарлз сказал сестре, что десять), устойчивый и проворный, но такой тесный, что будущий моряк не мог скрыть ужаса. Фицрой остался в Плимуте, Чарлз вернулся в Лондон, слухи о его путешествии расползлись; Уоткинс, товарищ по Кембриджу, предрекал ему быть «в одном ряду с Генсло и Линнеем». Тут он узнал, что коллекции, которые он соберет, отнимет государство и даже не укажет, кто их привез, опять занервничал, писал Фоксу, что, может, еще и не поедет, коллекций жалко, оставлять родных страшно, но как подумает о пальмах — опять хочется… И бегал, бегал по магазинам — страстно любил это занятие. Фицрою: «Дорогой сэр, я обошел кучу магазинов, но не нашел такого толстого картона, как тот образец, что Вы мне дали…» Встречался с чиновниками Адмиралтейства, пытался выклянчить часть будущих экспонатов или хотя бы упоминание своего имени на табличках; чиновники по этому поводу разразились чередой противоречивых инструкций и так запутались, что в конце концов «Бигль» ушел без инструкций вовсе.

Чарлз съездил попрощаться с домашними, 22 сентября снова был в Лондоне, списался с Оуэнами, узнал, что помолвка Фанни расторгнута, — плыть опять не хотелось, но отступать поздно. Брат Фанни просил взять его на корабль гардемарином, Чарлз написал Фицрою. Ответ: «Прочел первую фразу Вашего письма: "Прежде чем осуждать меня…" и отшвырнул его в ярости, говоря себе: "Черт подери этих сухопутных парней, они никогда ни о чем не имеют собственного мнения", потом думаю: "Интересно, какой каприз заставил его отказаться ехать?", читаю дальше и вижу, что Вы всего-навсего хлопочете о гардемарине! Я-то был уверен, что Вы рассорились со своей леди или что-нибудь случилось!» В просьбе капитан тем не менее отказал и потребовал брать как можно меньше «барахла». 2 октября Чарлз опять ездил домой и затем оставался в Лондоне, ежедневно переписываясь с капитаном, которого уже звал не «дорогой сэр», а «мой дорогой Фицрой», клялся, что лишнего не возьмет, только «тонюсенький» учебник тригонометрии. Фицрой, видимо, чувствовал его сомнения, сам боялся, что он передумает, писал полушутя о «треклятых сухопутных крысах», что могут помешать плаванию, Чарлз отвечал, что пока «сухопутные крысы» не дали повода их проклинать и он бы проклял в свою очередь «треклятых моряков», если они ему откажут. 10-го узнал, что отплытие задержано до 4 ноября. Спрашивал Фицроя, не купить ли еще барометров, хронометров или хоть чего-нибудь. «Какой прекрасный день будет 4 ноября! Это будет мое второе рождение!!!»

Приехал Эразм, помог собираться. Чарлз получил у сотрудника Британского музея Р. Брауна инструкцию по сбору растений, у Роберта Гранта (это была первая их встреча после Эдинбурга; они не переписывались) — по сбору морских животных. 24 октября Эразм сопровождал брата в Плимут. А брат был совсем плох. «При мысли о длительной разлуке с родными и друзьями я падал духом, а погода навевала на меня невыразимую тоску. Помимо того, меня беспокоили сердцебиение и боль в области сердца, и, как это часто бывает с молодыми несведущими людьми, особенно с теми, которые обладают поверхностными медицинскими знаниями, я был убежден, что страдаю сердечной болезнью. Я не стал советоваться с врачами, так как не сомневался, что они признают меня недостаточно здоровым для путешествия, а я решил ехать во что бы то ни стало». Осмотрел каюту, которую предстояло делить с юным штурманом Л ортом Стоксом, — 9 на 11 футов, высота 5 футов (его рост 6 футов), стены заняты полками с багажом, остальное пространство — чертежным столом, койка одна и еще посередине каюты торчит бизань-мачта. Повесил гамак и стал в нем ночевать, чтобы привыкнуть. Купил три десятка записных книжек (в дорогих переплетах, с золочеными карандашами) и начал вести путевой дневник — тоже чтобы привыкнуть. «Занимался барометрами… ходил в церковь и слушал ужасно глупую проповедь… пьяный матрос упал с судна, тело не нашли… приезжал Эразм… ждем попутного ветра…» 10 ноября, в ночь, попытались отплыть. «Волны были высокие, корабль нырял… я страдал ужасно, сплошное страдание, только вой ветра, рев моря, хриплые крики офицеров… это я нескоро забуду». Воротились — мигом забыл, писал, что перенес отплытие легко, «словно мы отправлялись на прогулку во Францию».