Метро 2033. Бездна - Роберт Шмидт

— Око за око. Зуб за зуб. Так говорит наш закон.

Учитель впервые в жизни пожалел, что подбросил Иному мысль воспользоваться несколькими записями из законов Хаммурапи.

— Так гласит наш закон, — согласился он, сохраняя каменное лицо.

Он понял, что оказался в безвыходной ситуации. Теперь уже лишь чудо могло его спасти. Или Белый вынесет приговор — известно какой, — или станет тянуть до того момента, как у противника сдадут нервы, что также закончится единственно возможным способом.

— Итак… — торжествующий альбинос колебался, но лишь миг. — Впрочем — нет. Сделаем иначе, — обронил он, — Ты знаешь кодекс лучше многих из нас, ведь ты сам был его соавтором. Процитируй мне второй пункт, прошу тебя.

— Рационы даются только тем, кто может на них заработать, — процитировал Помнящий, одновременно пытаясь понять, что пришло в голову альбиноса.

— С сегодняшнего дня правило это станет касаться всех жителей анклава, — заявил Белый. — Без исключений.

Учитель замер. Громко сглотнул. Это был точный удар. Более болезненный, чем могло бы показаться.

— У нас есть уговор… — начал он осторожно.

— У нас? — засмеялся альбинос.

— У меня и твоего отца.

— Верно, у вас был договор, но вместе со смертью Ловкачки он перестал действовать. Немой должен вкалывать, как и все остальные. Бендер! — кивнул он стоящему справа гвардейцу. — Впиши угрёбка в список завтрашних собирателей.

Учитель почувствовал знакомые мурашки по затылку. Лицо его покраснело.

— Ты не можешь этого сделать. Твой отец…

— Мой отец мертв, — альбинос уселся поудобней. Уже знал, что выиграл эту битву, а потому легкомысленно взмахнул рукою. — В свете нашего закона, обязательства моего отца утратили силу с того мига, когда я сел на его трон.

— После его смерти ты согласился…

— Это правда. Я уступил твоим нашептываниям, но теперь я передумал. Привилегии твоего… сына… закончились.

— Не забывай, что это благодаря мне Иной сделался предводителем этого анклава, и если бы не я, ты работал бы простым ножовником или…

— Старые дела, Учитель, — оборвал его Белый. — Времена изменились. Отец с лихвой отплатил тебе за все, что ты для него сделал. Твой ублюдок жил за наш счет более восемнадцати лет. Этого достаточно…

— Ты прекрасно знаешь, отчего я заключил с твоим отцом тот договор. Мой сын — глухонемой. Он не переживет первого же выхода на поверхность.

— Моя женщина тоже там погибла, — гневно фыркнул альбинос, стискивая пальцы на подлокотниках кресла. — Око за око, гласит закон. А теперь… — Белый замолчал, издевательская ухмылочка сбежала с его губ, когда со стороны двери раздался какой-то шум.

Учитель глянул через плечо в сторону выхода. За гвардейцами стояла группка мужчин и женщин с лицами, измазанными пеплом, как требовала погребальная традиция. Это было чудо, которого он ждал.

— Братья и сестры! — проговорил он, поворачиваясь к прибывшим и одновременно отступая от стола, чтобы не дать Белому шанса на скрытое нападение. — Нынче на поверхности погибла одна из нас, Ловкачка, избранница предводителя. Я ощущаю вину за ее смерть, поскольку она оказалась разодрана в построенной мною ловушке, и потому прошу вас стать судьями в моем деле.

— Замолчи, Учитель! — крикнул Белый. — Согласно кодексу…

— Согласно кодексу, — оборвал его Помнящий, — я признаю твой приговор слишком суровым и желаю вердикта двенадцати справедливых!

Немой улыбнулся. Вытянул вперед руку, показывая оттопыренный в характерном жесте большой палец. «Все будет хорошо». Учитель кивнул. «Должно быть хорошо. В ином случае…» Нет, он предпочитал не думать, что случится с его сыном, если он, Учитель, проиграет очередную схватку с Белым. Двадцатилетний парень, доверительно глядящий на него, не только был глухонемым, но и обладал разумом ребенка вдвое младшего. Несчастливая травма головы имела последствия как физические, так и умственные. То, что немой прожил столько лет в жестокой реальности, уже было чудом, но сверхъестественного в том не было ничего — когда бы не упорство и жесткость Помнящего, сын его давно бы разделил уже судьбу детей-инвалидов, которые сразу же по рождению выносились судьями на поверхность и гибли там, как некогда дети-калеки викингов.

К счастью, противостояние с альбиносом произойдет на глазах почти всех жителей анклава — в главном туннеле не будет только динамщиков, лежачих больных и горстки гвардейцев, которые не могли покинуть посты на баррикадах, оберегающих три входа в анклав.

Альбинос и Помнящий представят свои версии произошедшего двенадцати — а вернее, тринадцати справедливым. Обвиненный и обвинитель встанут перед дюжиной «присяжных», случайным образом выбранных перед собранием из всех присутствующих, — и перед одним из двух «судей», как называли выбираемых каждый год арбитров, чьим заданием, кроме обычной работы, было решать малые споры между членами сообщества. После них показания дадут вызванные обеими сторонами свидетели. Потом двенадцать справедливых передадут вердикт присматривающему за делом судье, и так будет вынесен приговор. Выиграет та из сторон, которая сумеет убедить большее число присяжных. В случае равного раздела голосов решать, виноват ли обвиняемый, будет арбитр. Так выглядела окончательная кассационная инстанция в постъядерном аду. Максимально упрощенное американское измерение справедливости. Единственная институция, что стояла в этот момент между Учителем и жаждущим смерти его сына противником.

А может, лучше было бы сказать — единственный способ оттянуть неизбежное. Помнящий не имел никаких иллюзий. Даже если присяжные вынесут вердикт в его пользу, дни его в анклаве все равно сочтены. В подземельях Вроцлава открытый конфликт с почти абсолютным владыкой местного сообщества означал или необходимость бегства, или сдачу на милость победителя, что в обоих случаях закончилось бы одним и тем же — то есть неминуемой смертью. Однако Учитель не видел иного выхода — если бы не желание жителей отдать почести убитой девушке, он бы уже был мертв.

Из задумчивости его вырвал громкий стук. Кто-то молотил металлическим предметом в трубы, окружающие вход в школу, — одновременно и апартаменты последнего Помнящего и его инвалида-сына.

— Я готов! — крикнул он в сторону закрывающего вход старого одеяла, а потом ласково глянул в карие глаза перепуганного парня и, ощерив зубы, показал ему два больших пальца. «Все должно быть хорошо…»

Обнял сына и вывел его из бокса. Оставлять его одного было не слишком разумной идеей. Между людьми он будет в большей безопасности. В туннеле перед школой ждали трое гвардейцев. В бледно-голубоватом свете неонок виднелись их фигуры и лица. Лютика сопровождали два наибольших скандалиста в гвардии: ножовщик Декстер и всегда мрачный молчун Дрого. Учитель ухмыльнулся про себя. Новая мода, состоящая в том, чтобы давать прозвища всем, кто вступает в возраст зрелости, обладала своей прелестью.