Город моей любви - Саманта Янг

Коул попросил меня бросить курить много лет назад, когда впервые узнал, что сигареты — «это плохо». Тогда я этого не сделала, потому что он не настаивал: ему было семь лет и комикс про Железного человека интересовал его куда больше, чем мои дурные привычки.

Но несколько недель назад на уроке по здоровью им показали весьма неприятный и пугающий фильм о вреде, который курение наносит организму, и о последствиях — таких, как рак легких. Коул, конечно, умный мальчик. Не то чтобы он раньше не знал, что курение убивает — на каждой пачке сигарет есть надпись жирным шрифтом: «Курение убивает», — и я бы скорее забеспокоилась, если бы он этого не знал.

Однако вряд ли раньше до него доходило, что курение может убить меня. Коул пришел домой в воинственном настроении и выбросил все мои сигареты. Я никогда прежде не видела у него такой сильной реакции — побагровевший от тревоги, глаза горят. Он потребовал, чтобы я бросила. Больше ничего говорить не понадобилось — все было написано у него на лице.

«Я не хочу, чтобы ты умерла, Джо. Я не могу тебя потерять».

И я бросила.

Я купила пластырь и жвачку и прошла через все чудовищные ужасы абстиненции. Но затраты в результате обернулись экономией, особенно если учесть, что цены на сигареты все время росли. И в любом случае, в обществе курение, похоже, уже не приветствовалось. Джосс была на седьмом небе от счастья, когда я сказала, что бросаю, и, что уж там, оказалось приятно не видеть ее наморщенный нос всякий раз, как я возвращалась с перерыва, пропахнув сигаретным дымом.

— Я уже в порядке, — заверила я Коула.

Он продолжал набрасывать очередную страницу в комиксе, который сам выдумывал и рисовал. У ребенка решительно был талант.

— А чего тогда ругаешься?

— Электричество опять подорожало.

— А что не подорожало? — фыркнул Коул.

Ну, ему-то лучше знать. Он с четырех лет внимательно смотрел все новости.

— И то верно.

— Разве тебе не пора собираться на работу?

— Да, конечно, папочка, — тоже фыркнула я.

Меня наградили еще одним пожатием плеч, и брат снова склонился над своим альбомом — сигнал, что он вот-вот перестанет меня замечать. Рыжеватые светлые волосы упали ему на лоб, и я поборола острое желание убрать их назад. Они уже становились слишком длинными, но Коул отказывался пойти со мной в парикмахерскую и подрезать их.

— Ты сделал уроки?

— Мммм-хммм.

Глупый вопрос.

Я взглянула на часы на каминной полке. Коул прав, уже пора собираться на смену в «Клубе 39». Сегодня вечером со мной дежурит Джосс, так что будет, наверное, не так уж плохо. Есть свои прелести в том, чтобы работать с лучшей подругой.

— Ты прав. Я лучше…

Бабах!

— Ох, ё-о!

Грохот и ругательство огласили квартиру, я мысленно возблагодарила Бога, что сосед снизу съехал и жилье под нами пустует. С ужасом ждала я того дня, когда туда въедет кто-то новый.

— Джоооо! — жалобно завопила мать. — Джоаннаааа!

Коул уставился на меня, в его глазах сквозь глухую боль, сковавшую еще детские черты, горел вызов:

— Просто оставь ее, Джо.

Я помотала головой, в животе у меня буквально забурлило.

— Давай я приведу ее в порядок, чтобы тебе не пришлось беспокоиться сегодня вечером.

— ДЖООООО!

— Иду! — крикнула я и расправила плечи, готовясь к встрече с ней.

Я распахнула дверь и не особенно удивилась, обнаружив маму на полу возле кровати. Она хваталась за простыни, пытаясь втащить себя обратно. Бутылка джина разбилась о тумбочку, и осколки засыпали пол рядом. Я увидела, что ее рука вот-вот попадет в стекло, и бросилась к ней, жестко перехватывая предплечье.

— Не надо, — мягко сказала я. — Стекла.

— Я упала, Джо, — прохныкала она.

Я кивнула и наклонилась, чтобы просунуть руки ей под мышки. Втащив тощее тело на кровать, я подтянула ее ноги и укрыла их одеялом.

— Давай я это уберу.

— Мне нужно еще, Джо.

Я вздохнула и повесила голову. Моя мать Фиона была тяжелой алкоголичкой. Она всегда любила заложить за воротник, но, пока я еще росла, все обстояло не так плохо, как сейчас. Первые два года после того, как мы переехали из Глазго в Эдинбург, маме удавалось удерживаться на работе в большой частной клининговой компании. Ее пьянство усилилось с отъездом дяди Мика, но, когда начались проблемы со спиной и ей поставили диагноз «грыжа межпозвонкового диска», оно перешло все границы. Мама уволилась и стала жить на пособие по инвалидности. Мне тогда было пятнадцать. До шестнадцати устроиться на работу я не могла, так что в течение года наша жизнь выглядела весьма дерьмово, поскольку мы проедали пособие и небольшие мамины сбережения. Маме предписывалось сохранять подвижность — по крайней мере, гулять — из-за больной спины. Но она только усугубила свою болезнь, потому что превратилась в отшельницу и переходила от долгих периодов пьянства в постели к коротким вспышкам зависания перед телевизором в злобном алкогольном дурмане. Я бросила школу в шестнадцать и устроилась работать администратором в салон причесок. Чтобы сводить концы с концами, мне приходилось работать безумное количество часов. Однако были в этом и свои плюсы: я ни с кем близко не дружила в старшей школе, но приобрела нескольких подруг в салоне. Прочитав какую-то расплывчатую статью о синдроме хронической усталости, я нашла способ объяснять людям свой график — мне всегда надо было быть дома и заботиться о Коуле — и теперь рассказывала, что у мамы этот синдром. Поскольку я очень мало знала об этом сложном состоянии, то притворялась, будто мне слишком тяжело говорить на данную тему. И все же подобное объяснение почему-то казалось мне куда менее постыдным, чем правда.

Мой негодующий взгляд из-под опущенных ресниц должен был бы насквозь прожечь женщину на кровати, но она даже не дрогнула. Мама когда-то была поразительно красива. Я унаследовала рост, стройную фигуру и цветотип от нее. Но теперь, с редеющими волосами и плохой кожей, моя мама в свои сорок один выглядела почти на шестьдесят.

— У тебя больше нет джина.

Ее губы задрожали.

— Может, сходишь и принесешь?

— Нет. — Я бы ни за что не стала этого делать и Коулу запрещала покупать ей выпивку. — Мне уже пора собираться на работу, — сообщила я и приготовилась к худшему.

Ее лицо немедленно искривилось от отвращения, налитые кровью зеленые глаза злобно сузились. Вместе с ядом в ее голосе стал заметней и акцент.

— Прям не может мамке выпить притащить! Мелкая ленивая дрянь! Че, думаешь, я не знаю, чем ты там занимаесся? Потаскушничаешь все. Ноги раздвигаешь перед каждым мужиком, кто тебя захочет! Я вырастила шлюху! Чертову гребаную шлюху!