Восьмая нога Бога - Майкл Ши

– Ну так вот, непосредственное общение с А-Раком – большая редкость даже для того, кто занимает мой пост. Во время Жребия Самой Короткой Ночи – до которого, кстати, осталось всего два дня – я ожидал впервые ощутить прикосновение мысли моего великого патрона, ибо во время этого торжественного события он говорит со всеми собравшимися без исключения; однако даже тогда непосредственное его ко мне обращение вовсе не является обязательным. Но сегодня я впервые осознал, что я и в самом деле Первосвященник: я хочу сказать, что сегодня с неведомой доселе ясностью ощутил весь груз ответственности, которую я принял на себя вместе с этим саном и о которой раньше мог лишь догадываться. Часа не прошло с тех пор, как я во время утреннего Славословия услышал голос бога, обращенный прямо ко мне из алтарных глубин. Он распорядился, чтобы сегодня с наступлением темноты я пришел на Стадион и встретился с ним один на один. В анналах нашей веры не зафиксировано упоминаний о подобном событии.

Я дал Пандагону понять, что его сообщение повергло меня в должный трепет, но ничего не произнес в ответ, чувствуя, что мое молчание скорее заставит его разговориться, поскольку для него сейчас главное – облечь в слова собственные мысли.

– В то мгновение, когда я почувствовал, что бог уходит, на меня вдруг нахлынули странные воспоминания, так давно похороненные в глубинах памяти, что их четкость потрясла меня. Я вспомнил празднество на берегу моря, в далеком детстве: что-то большое и черное вышло из волн, роняя на песок клочья пены, и я позвал других посмотреть, но родители схватили меня с необычайной поспешностью и, запихнув в середину круга, поближе к огню, велели глядеть на языки пламени, и больше никуда. Затем я вспомнил, как мальчиком постарше меня взяли на похороны кузена, но глядеть на покойника было нельзя, потому что его забрал бог, однако я пробрался-таки в комнату, где старшие женщины семейства обмывали его и облачали в погребальные пелены, и, прежде чем меня вытолкнули из комнаты и захлопнули перед моим носом дверь, успел заметить руку, торчавшую из-под покрывала: кости и сухожилия, обтянутые иссохшей, почерневшей кожей. Еще позже, когда юношей я катался с приятелями верхом, один из нас, обогнав остальных, въехал в лесистую ложбинку, откуда тут же донеслись пронзительное ржание его скакуна и его собственные душераздирающие вопли; мы все точно окаменели, а потом, когда способность двигаться вновь вернулась к нам, стыдливым шепотом произнесли имя бога и, повернув лошадей, опечаленные, поскакали домой, сообщить его родителям…

Первосвященник умолк, погрузившись в свои мысли, так что мне пришлось подтолкнуть его.

– Я не совсем понял, что произошло тогда на берегу.

– А-Рак и его отпрыски, хотя и не умеют как следует плавать, все-таки в состоянии охотиться на дне моря и рек. Они стараются не возлагать бремя своего аппетита на какой-то один вид живых существ.

Вопрос, который обычно задают все чужестранцы, – о размерах ежегодной дани человеческих жизней, взимаемой паучьим отродьем неофициально, – так и вертелся на языке, но у меня хватило ума промолчать. Омываемые многочисленными реками плодородные равнины Хагии кишат людьми. В любой другой стране, сравнимой с этим островом по численности населения, ежегодно, по той или иной причине исчезают тысячи людей.

Но даже невысказанный, этот вопрос – о цене Хагианского Договора в переводе на человеческое мясо – все равно продолжал висеть в воздухе. Теперь, когда Пандагон ощутил всю тяжесть ответственности, принятой вместе с высоким постом, в его размышлениях, подумал я, рано или поздно должен наступить момент, когда он поймет, что для нации пастухов Первосвященник и сам является верховным пастырем человеческого стада, хозяин которого – паучий бог.

Интуиция подсказывала мне, что отношение Первосвященника к занимаемому им высокому посту далеко от общепринятого. Он принадлежал, как я теперь припоминал, к угасавшей ветви благородного семейства, все еще игравшего заметную роль в олигархии Старых Денег Большой Гавани, и его назначение на эту должность стало непредвиденным результатом политических махинаций этих кругов. Как политическая фигура Пандагон не имел абсолютно никакого веса, и потому его избрание не наносило оскорбления ни одной из основных фракций, так что Мастер Городских Доков, который давно уже исполнял в Большой Гавани обязанности мэра и нуждался в поддержке большинства олигархов из старых семей, охотно на него согласился.

Как я успел заметить, Паанджу Пандагона отличало бескорыстное дружелюбие человека, чье детство и юность прошли в приятной, не омраченной нуждой обстановке, которую создают обычно деньги. Однако за фасадом благодушной уверенности чувствовалось пламя честолюбия, но честолюбия, как я понял, исключительно благородного характера, жажда доблестного, героического служения. И вот теперь в его доселе утонченно-бесцельной жизни наступил перелом, когда он внезапно осознал, что оружие страшной силы по чистой случайности оказалось в его руках. Вот он, Первый Служитель паучьего бога, главный среди его паствы. Конечно, он был просто оглушен, ошеломлен новым положением вещей, но насколько хорошо справлялся он со своей ролью! Как любезен был со мной, несмотря на двусмысленность моего поступка! Я обнаружил, что Паанджа Пандагон начинает мне нравиться.

– Буду говорить откровенно, – сказал я ему, – и, полагаю, ты не обидишься, хотя, боюсь, моя мысль может показаться тебе оскорбительной. Надеюсь, с моей стороны не будет слишком неделикатно, если я спрошу: слухи о грозящей богу опасности, все эти баллады, вновь вошедшие в обращение, а теперь еще и очевидно необычайное приглашение Первосвященника на частную беседу… Короче: что-то затевается?

– Я нисколько не оскорблен и, напротив, благодарен тебе за искренность. Я и сам думал об этом, а теперь, когда ты спросил, чувствую себя не таким глупцом, как раньше. Ты, совершенно очевидно, повидал мир, Ниффт. Твой взгляд на все, что тут у нас творится… взгляд со стороны, я чрезвычайно рад с ним познакомиться. Однако послушай, что я тебе предложу: пойдем купаться. Что скажешь? Пойдем купаться со мной и моим служкой… это великолепно освежает, клянусь! Там и поговорим. Я хочу, чтобы служка тоже услышал, что ты принес. А что до твоего вознаграждения, г-мм, как думаешь, двадцати мер золотых окталов хватит в качестве платы за принесенную тобой информацию жизненно важного характера?

Я просиял – как и любой, кто оказался бы на моем месте.

– Княжеская сумма! – был мой восторженный ответ. – Спасибо! А насчет купания – что ж, прекрасная идея!

Он оставил меня в кабинете за завтраком из фруктов и утреннего вина, но скоро вернулся, и мы вновь зашагали по жреческим покоям Храма.

– Это, – сообщил он мне в порядке представления, – Хранитель Храмового Кадила Фурстен Младший, мой добрый старый друг.

Человек, которого он таким образом отрекомендовал, сидел на козлах экипажа с высокими колесами, запряженного тройкой костлявок, – вид у этого транспортного средства был по-настоящему стремительный. Владельца его я заметил еще в храме, он помогал Первосвященнику во время богослужения, держа кадильницу в форме чаши. Не слезая с козел, он протянул мне руку, вожжи были зажаты в свободной ладони, – невысокий, плотный, смуглый, короткие черные волосы покрывали голову плотно, как мех. Он был безукоризненно вежлив и, совершенно очевидно, не испытывал ко мне ни малейшей симпатии. А когда я увидел предостерегающий взгляд, который он метнул на Паанджу Пандагона, то сразу понял, что за человек передо мной. Честный и невзрачный на вид, он был безоговорочно предан более одаренному другу. Как хороший сторожевой пес, Фурстен зорко охранял его интересы и в своем здравомыслии был уверен, что единственный недостаток Паанджи – его безоглядная щедрость и неразборчивая доверчивость, которой он неосторожно дарил всех подряд.