Восьмая нога Бога - Майкл Ши

Но постепенно шутки стихли, молчание наше становилось все более напряженным, – начинал сказываться груз невысказанных вопросов. Наконец Паанджа произнес:

– Прочти нам его еще раз, дружище. Давайте послушаем эти строки снова.

И Фурстен снова прочел все стихотворение по памяти. Поначалу казалось, будто он стремится заставить его звучать с бурлескной торжественностью, спародировать полные угрозы строки, но голос его скоро посерьезнел.

Пусть А-Рак свои ткет сети,

Похищая души всех,

Кто живет на этом свете,

Жизни их кладя предел.

Пусть он рвет, и пусть он мечет,

Разлучая дух и плоть,

Час расплаты недалече,

И его судьба найдет.

Тки, А-Рак! Сплетай покрепче

Душ украденных шатер, —

Все равно не будет легче,

На расправу враг твой скор!

В мрачной мантии Убийца,

Глянь-ка, чем не молодец?

Крепок шелк чужих мучений,

Кровь ярка людских сердец!

Но смотри, чтоб одеяньем

Самому тебе не стать…

Наступившее затем молчание звенело вопросом: одеянием для кого? Поэтический фрагмент был для меня столь же туманен, как и для них, какие бы отблески старинных легенд ни вызывал он у меня в памяти и какие бы предположения по поводу них я ни строил.

– Было бы чистым безумием, – напрямик объявил Хранитель, – рассказывать об этих стихах божеству сегодня ночью и вообще демонстрировать какую бы то ни было связь между собой и этими явно угрожающими виршами.

– Не буду притворяться, старина, будто я знаю, как намерен поступить. Все зависит от того, зачем он призывает меня сегодня на Стадион. Если слухи уже распространились за границей и бог каким-то образом узнал о них, то тогда может оказаться опасной попытка скрыть их от него. Нужно все как следует взвесить.

Без сомнения, взвесить следовало. Что до меня, то пора было позаботиться о ночлеге и вообще осмотреться. Я встал и принялся натягивать куртку.

– Вы оказали мне такое гостеприимство, – обратился я к ним. – Купание было чистым наслаждением, и с моей стороны невежливо покидать вас так рано. Но вам двоим необходимо многое обсудить, а я хочу побродить немного по вашей очаровательной стране. Могу ли я снова навестить вас через два-три дня – узнать, что вам к тому времени станет известно о намерениях божества, – если, конечно, это удобно?

– Разумеется, Ниффт, мы будем рады снова увидеть тебя, – просиял Паанджа Пандагон. Фурстен Младший поклонился, как и подобает воспитанному человеку, однако взгляд его был куда более сдержанным. Первосвященник протянул мне крохотный лепесток пергамента. – Возьми мою карточку… если ты пойдешь с ней к Вескитту и Фоббу, в элегантную гостиницу недалеко от Биржевой улицы, тебя примут и обслужат как моего гостя.

Рукопожатие Хранителя было твердым, но вежливым. Недоверие все еще проглядывало в его взгляде, хотя уверенности, что меня есть в чем подозревать, поубавилось.

Короче, я отправился восвояси, довольный новым знакомством, чувствуя, что положил хорошее начало своему предприятию. Время близилось к полудню. Пора идти к Вескитту и Фоббу, принять ванну и пообедать, а завтра посетить с ознакомительным визитом близлежащую монастию, прославленную архитектуру которой мне не терпелось увидеть.

Все еще размышляя о любопытном происшествии в храме А-Рака, я возвращалась на набережную к своей команде, то и дело отклоняясь от маршрута, которым вел меня Плект. Не знаю, что я ожидала увидеть, вглядываясь в лица прохожих, – скорее всего, какие-нибудь знаки отвращения и беспокойства сродни тем, что мучили меня. И как они ухитряются с таким безразличием ступать по земле, зная, что где-то под их ногами бродят ужасный бог и его многочисленные детища? Тогда я наивно полагала, что прохожие или лавочники, когда их никто не видит, поеживаются от омерзения, и надеялась подслушать, как двое-трое друзей шепотом, опасливо озираясь, делятся заговорщическими мыслями.

Но ни тени беспокойства не заметила я на лицах. Что ж, говорят, даже в городах, расположенных у самого входа в мир демонов, люди беззаботно живут своей жизнью. Во всяком случае, мой собственный долг ясен: соблюдать беспристрастность нунции. Укрепившись в этом решении, я вернулась на набережную против Морского Музея.

Погонщики с тележкой были на месте, а вот Оломбо скрылся. Бантрил, немного более разговорчивый, чем Шинн, сообщил:

– Вдова увела его в ту сторону, велела прийти с тобой.

И мы, волоча за собой тележку на высоких колесах, зашагали вниз по набережной, однако идти приходилось с оглядкой: здесь проскочишь между пустых фур, которые с грохотом несутся к причалу за новой партией груза; там уступишь дорогу паланкину какого-нибудь почтенного путешественника, с помпой направляющегося в Биржевой Ряд, чтобы увеличить свое и без того крупное состояние; тут сделаешь круг в обход шумной компании портовых грузчиков, которые, как всегда, устраиваются на отдых с таким расчетом, чтобы помешать наибольшему количеству прохожих; потом метнешься через поток увешанных корзинками и свертками горничных и домохозяек, возвращающихся с раннего утреннего базара.

– Опиши мне ее, нашу нанимательницу! – потребовала я у Бантрила, пока мы трусили по набережной. – Какая она?

– Маленькая. Под вуалью.

– Вуаль траурная?

– Черная вуаль, до земли.

Мы оказались в южной оконечности Гавани, на узкой длинной косе, где река встречается с утесами. Там кончается пристань и начинается захудалый, малолюдный район беспорядочно разбросанных торговых заведений, судя по всему, не особо преуспевающих: огороженные заборами бывшие лесные склады, куда давно уже сдают на хранение свое добро и корабельное имущество моряки между дальними рейсами; крохотные верфи, где разнообразные суденышки – ялы и ялики, баржи и шлюпки – скучают на приколе, дожидаясь случайного нанимателя; мелочные лавочки для моряков попроще, из тех, что не гнушаются покупать из вторых рук корабельные канаты и бочонки, престарелые галеты и солонину, ржавые цепи и такелаж, побывавший не в одном плавании; и, конечно же, крохотные забегаловки, где вам продадут полпинты пива с черствым соленым хлебцем в придачу, а каждая третья кружка грога идет за счет заведения.

Мои погонщики остановились у ворот корабельного двора. Сразу за ними начинался дощатый настил, вдоль которого покачивались на воде сдающиеся в аренду суда. Сами ворота оказались заперты, на них красовалось объявление:

КАРАБЕЛЬНЫЙ ДВОР КЛАММОКА

ПРИЧАЛ И АРЕНДА СУДОВ

ПОЧАСАВАЯ И ПОНИДЕЛЬНАЯ ОПЛАТА

За воротами, на дальнем конце причала, стоял Оломбо, а рядом с ним чрезвычайно малорослая дама в черной вуали до пят и тучный гигант в запачканной дегтем тунике – вышепоименованный Кламмок, как я догадалась.