Последняя инстанция - Владимир Анатольевич Добровольский

скверный осадок, поганое утро и предчувствие, что с этим новым делом придется повозиться. Да у меня всегда так: приступаю — как в ледяную воду. Есть желание, интерес и даже азарт, а вода холодна, боюсь, что не выплыву, захлебнусь. Потом — ничего, проходит. Это все от молодости — успокаиваю себя: шесть лет разве опыт? У нас в отделе есть — и по пятнадцать, и по двадцать. То опыт, а у меня — пшик.

Бреюсь.

Пальто не повреждено — этого я никак не ожидал; подобран раненый на улице, упал, потерял сознание, — первое, что подумалось: на улице и ранили. Выходит, не на улице? Выходит, шел откуда-то, и нам теперь предстоит определить — откуда?

Бреюсь и думаю: а шел ли? А был ли в состоянии идти? А способен ли человек с таким ранением сколько-нибудь времени держаться на ногах? А если способен, то сколько?

Все дороги ведут к Жанне Величко. Я-то уверил себя, что дополнительных вопросов не будет.

Добриваюсь, ощупываю щеки: сгодится? Вполне! Массаж, одеколон?

Массажем не пользуюсь, одеколоном — в меру. Кто-то мне говорил, что одеколон сушит кожу. Господи, досадую, какая ерунда лезет в голову: верный признак, что утро началось паршиво. Не могу сосредоточиться, а надо. Мне же целый день работать.

Иду к столу, присаживаюсь, выдираю из старой тетрадки листок, кладу перед собой.

Что и когда. В первую половину дня и во вторую. До обеда и после. С Бурлакой? С Бурлакой — в одиннадцать, а без четверти — с дружинником. Пятнадцати минут хватит? Надо, чтобы хватило: у меня еще допросы по универмагу и две очных ставки по квартирным кражам. Холодок заставляет поежиться: а не затягиваю ли? Типичные кражонки, пора заканчивать, срок — на исходе. Счастливый — это кто? Счастливый — тот, кто все успевает. Я не успеваю — могу сознаться хоть перед начальником отдела, хоть перед нашим партбюро. Хватит ли пятнадцати минут? Рабочего дня не хватает — вот в чем беда. Сроки поджимают, свидетели вовремя не являются, а если и являются, то не помнят подробностей. Обвинительное заключение готово — машинистка в отделе загружена, жди. А по соседству у следователя не так. Почему? Опыт, авторитет. Потребовались документы? Шлют незамедлительно. Прокурор без лишних проволочек дает необходимую санкцию. Машинистка старается — обвинительное заключение поспевает к сроку. Лет через десять и для Бориса Кручинина наступят счастливые денечки. Наступят ли?

Мне еще рано в управление — без десяти восемь, но одеваюсь, выхожу: надо подготовиться к допросам.

Этим и занимаюсь все утро и время от времени названиваю в морг. Словно бы заколдовали. Занято и занято. С девяти до половины одиннадцатого не удается прорваться.

Наконец прорываюсь: Жанна Константиновна на вскрытии. Что за напасть! — это откладывать нельзя. Все наши с Бурлакой версии зависят от этого. Без этого у нас — заминка, простой, незачем соваться на Энергетическую. Передайте, прошу, Жанне Константиновне, чтобы — как освободится — позвонила по такому-то номеру. Следователь УВД, да. Кручинин. Ага, был у вас дважды, а вот опять понадобилась справочка. Пожалуйста. Будьте настолько любезны. Все дороги ведут к Жанне, и пока я здесь, не списан, не уволен, — в пространстве мне не раствориться.

Опять этот тяжелый осадок: Жанна, Константин Федорович, вчерашний разговор с ним, — но в дверь стучатся. Тот, которого я вызывал. Дружинник. Кстати, из вечерней газеты, корреспондент, знакомая фамилия. Заходите. Присаживайтесь. Позвольте-ка повесточку.

Парень моего примерно возраста или чуть младше, мне по плечо, коренаст, тяжеловес, грудь колесом, глаза свинцовые, навыкат, косой пробор, прилизанный, в куртке из поролона, картуз швырнул на подоконник.

Иначе не назовешь — картуз, и именно так: швырнул.

— Вон туда, — показываю ему на вешалку. — Разоблачайтесь. Сильно топят.

Он, однако, ноль внимания; щупает батарею, желает удостовериться, но куртки своей, фасонной, не снимает, а картуз берет с подоконника, держит в руке, поигрывает им, садится развалясь. Глаза нагловатые.

— Сами печатаете? — спрашивает.

У меня два стола, на втором — пишущая машинка.

— Стучу. Помаленьку.

Спрашивать полагается мне, а ему — отвечать; у нас выходит наоборот. Я терпелив: скорее по привычке, чем по необходимости, присматриваюсь к нему. Он, видно, намерен, воспользовавшись случаем, не терять со мной понапрасну времени — взять у меня интервью. Но я-то временем не располагаю.

— Приступим?

— А мы уже приступили, — отвечает бесцеремонно, а сам разглядывает узел — в углу, на стуле.

Это те самые тряпки, из-за которых мне пришлось краснеть перед Константином Федоровичем. Узел развязался, штанина торчит — в грязи. И грязный башмак. Но все должно оставаться таким, каким было.

Встаю, завязываю узел, навожу порядок.

— Чтобы вас не отвлекало.

И вытаскиваю из папки бланк протокола. Их у меня целая кипа.

— Вот куда уходит бумага! — замечает он критически. — Нам режут тиражи, а вы создаете могучие фонды для архивов. Каждый сознательный гражданин, будь то дворник или руководитель учреждения, обязан мыслить рационализаторски. Вы задумывались над тем, как упростить процедуру?

— У нас с вами процедура будет простая, — говорю сдержанно. — Сперва отдадим дань форме. — Заполняю бланк: фамилия, имя-отчество и так далее. — А теперь — несколько уточнений.

— Позавчера на эти уточнения меня вынудили угробить вечер! — сердится он. — Что еще? Возможно, вы предполагаете, что это я пырнул его ножом?

Ирония вряд ли уместна. Мне сразу показалось, что Мосьяков почему-то предубежден против меня. Ершист и, видимо, много мнит о себе. Ну как же, представитель прессы! С чего бы это занесло его в дружину «Электрокабеля»?

— Кто кого пырнул, — говорю, — мы как раз и выясняем.

— Чем отрывать людей от работы, вы бы спросили у него самого.

— К прискорбию, — говорю, — потерпевший дать показаний уже не может.

Перемена в лице и перемена в тоне.

— Даже так?

— Пресса плохо информирована.

— У вас, — говорит он, — чересчур много секретов от прессы.

— У нас? — удивляюсь. — Почитаешь ваши заметки — в городе только то и происходит, что люди несут отовсюду кошельки с крупными суммами в стол находок.

— Мы, — говорит, — посоветуемся и, возможно, попросим следственный отдел курировать городские газеты. У меня даже есть кандидатура на пост главного куратора: Константин Федорович!

— Вы хотите подчеркнуть, — поддеваю его, — что лично знакомы с полковником Величко?

Он бросает на меня свирепый взгляд и цедит сквозь зубы:

— Портачи.

А это о ком? Ах, о врачах, о медицине. Категоричен в своих суждениях. Врачи намудрили, угробили человека. Жив же был, когда привезли? И крови не так чтобы очень. Пустяковое ранение. Нормальный габитус. Корреспондент вечерней газеты обладает, оказывается, глубокими медицинскими познаниями. Всесторонне эрудирован. Энциклопедическая осведомленность. Следствие, видите