Разноцветные дни - Николай Николаевич Красильников

до изнеможения уставшие, мы расселись в тени под виноградником и тут… со скрежетом распахнулась калитка.

Показался с коромыслом и пустыми ведрами хозяин.

Мы привстали и плюхнулись обратно. Бежать было бессмысленно. Все равно обнаружены, остается лишь ждать законного возмездия.

Хозяин с подозрением посмотрел на непрошеных гостей, потом растерянно окинул взором двор. Вдруг легкая улыбка скользнула по утомленному его лицу.

Мы недоуменно переглянулись. Отчего он не кричит, не возмущается, не замахивается тяжелым коромыслом?..

Юнус-глухой меж тем прошел в глубь двора. Поставил коромысло и ведра возле загончика с коровой и только тогда подсел к нам. Мы на всякий случай отодвинулись.

— Рахмат, джаным, — спасибо, дорогие мои! — покачивая головой, заговорил молочник. — Совсем старый стал я. Руки болят. Ничего по двору не могу сделать. Хорошо помогли… окучили мои деревья!

Мы смотрели друг на друга и не знали: смеяться нам или плакать?..

— Чем вас отдарить, джаным, даже не знаю.

— Ну, ладно, мы пошли, — первым встал с места Акрам.

Мне тоже хотелось только одного: оказаться как можно дальше.

— Нет, нет! — отчаянно замахал руками Юнус-глухой. — Постойте, — он резво заковылял в дом, принес оттуда в белом платке свежие шарики курта и протянул нам: — Берите, берите, угощайтесь.

Когда мы были уже у калитки, Юнус-глухой окликнул нас:

— Ребята! Ваша лопат…

Рахим прихватил брошенный под виноградником инструмент незадачливых «кладоискателей», и мы выскочили на улицу.

Щеки наши пылали, как гранаты. Не знаю, как ребята, а мне, пожалуй, первый раз в жизни было так стыдно.

Конечно, о случившемся мы никому не рассказали. Мальчишки засмеют, взрослые застыдят… Юнус-глухой тоже молчал, но, встречая теперь кого-либо из нас, заговорщицки улыбался и обязательно предлагал выпить пиалу парного молока или замечательного самодельного кефира.

Пацаны — народ любознательный. И если раньше молочником мы интересовались как «владельцем клада», то после нашей «экспедиции» — вообще его судьбой. Она действительно оказалась необычной.

И Юнус был когда-то мальчишкой. Жил в крохотном кишлаке на краю пустыни. Бегал босиком по теплой пыли. Играл в «чилляк» и орехи. Пил из колодца солоноватую воду. С аппетитом уминал хрустящую, обсыпанную тмином лепешку. И помогал отцу пасти в пустыне овец.

Здесь, среди барханов, слушал, как в кустах полыни шелестят ящерицы и как, набирая высоту в утреннем небе, звенит крыльями пустынный соловей — джурбай.

Однажды отец ускакал в кишлак прихватить еды, а Юнус остался наедине с песчаными волнами и овцами.

Он и не заметил, как небо вдруг стало пепельным, вокруг засвистело, заскрежетало… Перед глазами все смешалось — и песок, и стадо, верх и низ.

Дальше Юнус ничего не помнил, что с ним стало, где он?

На третьи сутки его нашли какие-то проезжие люди у пустынного колодца, далеко от жилья. Мальчик, еле живой, позабыл свое имя, откуда он родом и что с ним стряслось.

Однако родители его отыскали. Они показывали сына и табибам, и опытным врачам в городе. Память и речь к нему вернулись лишь через полгода, а вот глухота осталась на всю жизнь.

Так что же с ним произошло?

Взрослые говорили, что Юнуса унес смерч. Очень редкий случай. Но, как и счастье, беда к каждому приходит по-разному… Это я понял, конечно, уже когда вырос. А тогда…

Тогда никакого клада мы не нашли, но зато в нашей ребячьей жизни появился еще один хороший добрый человек. Не боясь выглядеть чересчур назидательным, скажу: вот это истинное сокровище, и нет его дороже.

ТОРЕАДОР

Кого я боялся больше всех, когда был маленьким?

Нет, не драчуна Витьку-Чучапару, который мог подойти и, причмокивая, запросто отобрать конфету или бутерброд с колбасой. За вечное причмокивание его мы и прозвали так.

Не паршивую соседскую собачонку по кличке Гитлер, порвавшую на мне новые штаны.

Не молнию, однажды кнутом просверкавшую над самой головой.

Боялся я нашего петуха. Отец принес его как-то с базара и пустил гулять по двору. Это был необычный петух. Не такой как все — с длинной шеей, худющий и с какими-то ржавыми перьями.

— Бойцовский, — пояснил отец.

— На кой он тебе сдался? — удивилась мама. — Ни пуха, ни мяса, ни гребешка.

— Для красоты!

— Было бы чем любоваться, — пожала мама плечами.

— А характер? — озорно рассмеялся отец.

И действительно — петух скоро показал «характер». Что там соседские петухи и соседские кошки! Гитлеру спуску не давал. Насядет псу на загривок и долбит. Долбит, пока тот с пронзительным визгом не унесет петуха на себе куда-нибудь подалее от людских глаз…

За такую безоглядную драчливость и горделивую походку мама дала петуху не совсем привычную уважительно-насмешливую кличку Тореадор.

Все бы ничего… Но петух добрался и до меня.

Как-то летним утром мы пили чай под виноградником. Я был в одних трусиках. Макаю себе в сладкий чай сушку и с аппетитом грызу. Никто и не заметил, как сбоку ко мне подошел Тореадор. Примерился, примерился — да как долбанет меня клювом повыше щиколотки!

— Ой! — вскинулся я, чуть не разбив любимую цветастую чашку.

— Кыш отсюда! — замахала мама полотенцем.

Тореадор не спеша отошел и вернулся к своему куриному «гарему».

Но минут через пять снова заявил о себе. Теперь уже удар пришелся по плечу.

Мама сердито отогнала драчуна.

— И чего он именно к тебе пристал? — сказала она и подозрительно осмотрела меня.

Улыбка в ее глазах разрешила загадку.

— Ну и Тореадор, — вздохнула мама. — Родинки твои, наверно, принял за зернышки. Ты у меня счастливый, сынок! — и нежно провела ладонью по моей стриженой голове.

«Ничего себе, счастливый! — размышлял я после. — Зачем мне такое счастье, если оно приносит боль?»

Тореадор по-прежнему не давал мне проходу. Бегал по пятам. Клевал.

Пришлось даже в самую жару надевать рубашку с длинными рукавами и штаны. Хоть и неприятно, но безопасно: петух отстал.

А вообще смельчак Тореадор вел себя «на грани риска». Его находили то в едва остывшем тандыре Зухры-апы — мог быть испеченным вместе с лепешками, то в глубоком подвале мирхаевского дома, — мог, бы запросто помереть с голоду, то разгуливающим по акрамовской черепичной крыше.

Как он туда залетал, оставалось загадкой.

Залететь-то залетал, а вот спуститься на землю все же явно боялся: высоко. Приходилось втроем — Акраму, Рахмату и мне снимать петуха с крыши. Нет бы поблагодарить за добро, так он еще пребольно тюкал нас в пальцы.

Как-то отчаянный наш Тореадор помчался за кошкой, выскочил на улицу и угодил под колеса полуторки.

Теперь я мог скинуть надоевшие рубашку и штаны, снова ходить в трусиках и майке.

Но задиру-петуха все равно было жалко.

РОГАТКА

Когда я вспоминаю