Когда дым застилает глаза. Провокационные истории о своей любимой работе от сотрудника крематория - Кейтлин Даути

Пока я кричала и махала руками, боковым зрением заметила маленькую девочку, подползающую к перилам второго этажа. Вдруг она соскользнула вниз и упала с высоты десяти метров лицом на прилавок. При этом все услышали чудовищный глухой удар.

«Мой ребенок! Нет! Мой ребенок!» – закричала ее мать, сбегая с эскалатора, неистово расталкивая охранников торгового центра и свидетелей трагедии. До сегодняшнего дня я не слышала ничего более страшного, чем крики той женщины.

У меня подкосились колени, а я все продолжала смотреть на скамейку, на которой до этого сидел мой отец, хотя он побежал вместе с толпой. Теперь вся скамейка была пуста.

Этот глухой удар, раздавшийся при падении девочки, снова и снова звучал в моей голове. Сегодня можно было бы сказать, что у меня посттравматический стрессовый синдром, но раньше я считала звук этого удара барабанным боем моего детства.

– Эй, я надеюсь ты тоже не спрыгнешь вниз? Просто воспользуйся эскалатором, ладно? – сказал мой отец, пытаясь показаться веселым. У него на лице была такая же глупая улыбка, как и в тот день, когда он напугал маму Суперфлаем.

Мне же все произошедшее совсем не казалось смешным. Думаю, мои глаза сказали ему об этом.

Есть японский миф об Изанаги, который спускается в мир мертвых, чтобы найти свою сестру Изанами. Когда он находит ее, сестра говорит, что вернется с ним в мир живых, но Изанаги ни при каком условии не должен смотреть на нее. Однако Изанаги не выдерживает и подносит фонарь к лицу Изанами, чтобы взглянуть на нее. Он видит гниющее тело сестры, покрытое личинками. Изанаги убегает, сестра преследует его, но он пододвигает огромный камень, который разделяет их навсегда. Теперь Изанаги знает, что такое смерть, и он вынужден прятаться от собственных мыслей, наполненных увиденными им ужасами.

Той ночью я до рассвета просидела с включенным светом. Внутри моего тела маленькая девочка упала в пропасть страха. Эта смерть не была ни насильственной, ни кровавой; по телевизору я видела картины еще более пугающие. Однако это была реальность. До той ночи я полностью еще не осознавала, что когда-нибудь тоже умру. Что все когда-нибудь умрут. Также я не знала, кому еще было об этом известно. Если все окружающие понимали это, как они вообще могли с этим жить?

На следующее утро родители обнаружили меня на диване в гостиной, лежащую с открытыми глазами под несколькими одеялами. Они отвели меня в кафе, чтобы поесть шоколадных блинчиков. Больше мы об этом инциденте не говорили.

Самое удивительное в этой истории не то, что восьмилетняя девочка стала свидетельницей смерти, а что ей потребовалось для этого целых восемь лет. Всего 100 лет назад невозможно было найти ребенка, ни разу не видевшего смерти.

Они погибали от голода, холода, сражений с коренными жителями, гриппа, дифтерии, дизентерии и оспы. К концу третьего года существования поселения Джеймстаун в Вирджинии из первоначальных 500 жителей 440 были мертвы. Дети в особенности умирали постоянно. Мать пятерых детей могла считать себя счастливицей, если хотя бы двое из них доживали до десяти лет.

В XVIII и XIX веках статистика смертности не стала более воодушевляющей. Когда дети того времени прыгали через скакалку, они повторяли следующую считалочку:

Печальная правда в том, что многие из них проживали не больше нескольких прыжков на скакалке. Во время похорон дети несли крошечные гробы других детей по улицам поселений. Звучит чудовищно, но длинный путь к могиле тех детей, скорее всего, был не менее страшен, чем терзания, которые охватили мой юный мозг, после того как я увидела падение маленькой девочки.

Через несколько месяцев после происшествия в торговом центре мы с отрядом девочек-скаутов поехали в местную пожарную часть. Там мне хватило смелости спросить одного из пожарных, что в итоге стало с тем ребенком. «Это было ужасно», – сказал он, качая головой и в отчаянии смотря на землю.

Такого ответа мне было недостаточно и хотелось спросить: «Что значит ужасно? Они все еще не нашли некоторые из ее органов, или она просто получила серьезную травму? Нельзя ли надеяться на то, что она выжила?»

Мне было не ведомо, осталась она в живых или нет, но я слишком боялась спрашивать. Очень скоро это перестало иметь для меня значение. Даже если бы Опра привела меня на свое шоу и, дико размахивая руками, сказала: «Кейтлин, ты об этом не знала, но та девочка ЖИВААА и сегодня она у нас в СТУДИИ!», это не избавило бы меня от страха, охватившего мое тело. После этого случая я начала видеть смерть повсюду. Ее размытая фигура в плаще всегда присутствовала на периферии моего поля зрения, но, как только я поворачивалась, чтобы взглянуть ей в лицо, она исчезала.

Мой одноклассник Брюс Хашимото был болен лейкемией. Я не знала, что это такое, но другой мой одноклассник сказал, что это болезнь, при которой человека постоянно рвет, а потом он умирает. Как только он описал мне это заболевание, я почувствовала, что оно поразило и меня тоже. Я ощущала, как оно пожирает меня изнутри.

Боясь смерти, я хотела установить над ней контроль. В итоге я пришла к выводу, что у смерти должны быть любимчики, и мне нужно было стать одним из них.

Из-за попыток совладать с тревожностью у меня развился целый букет обсессивно-компульсивных ритуалов. Мои родители могут умереть в любой момент. Я могу умереть в любой момент. Мне необходимо было все делать правильно: читать, стучать, трогать, проверять, чтобы сохранить баланс во Вселенной и избежать смерти.

Правила игры были произвольными, но их нельзя было назвать иррациональными. Три раза подряд обойти дом по периметру, прежде чем покормить собаку. Перешагнуть через свежие листья, но встать на кучу сухих листьев. Пять раз проверить, что дверь заперта. Запрыгнуть на кровать с расстояния одного метра. Задержать дыхание при входе в торговый центр, чтобы маленькие дети не падали с балкона.

Директор начальной школы, где я училась, пригласила моих родителей на беседу. «Мистер и миссис Даути, ваша дочь плевалась на свою блузку, – сказала она. – Это возмутительно».

В течение нескольких месяцев я засовывала рот под блузку и плевала на ткань, а затем ждала, когда мокрое пятно постепенно увеличится в размерах и станет похоже на второй воротник. Веских на то причин не было. Видимо, я думала, что отсутствие слюны на блузке подаст знак высшим силам о том, что я не особо сильно хочу жить, и что меня вполне можно бросить на съедение волкам.

Обсессивно-компульсивное расстройство[20] лечится с помощью когнитивно-поведенческой терапии[21], в ходе которой пациент должен понять, что его страхи не претворятся в жизнь, даже если он не совершит свои ритуалы. Однако мои родители выросли в мире, где терапия была необходима лишь сумасшедшим, а не их любимой восьмилетней дочке (которая плевалась на воротничок блузки и, как одержимая, стучала пальцами по кухонному столу).