Обратный отсчет - Олекса Белобров

Кое-как заставил себя досмотреть репортаж до конца.

Между прочим, смотрелся он совсем не так уж плохо — в особенности с точки зрения тех, кто понятия не имел о специфике афганской войны. Там были свалены в кучу самые разнообразные сюжеты, но центральными фигурами выступали душманский семилитровый чайник и, естественно, Сам, он же — Пищинский. Сей вездесущий не вылезал из кадра, поспевая повсюду и везде, пребывая на самых «горячих и опасных» участках. Интервью со старшим лейтенантом Петренко было только частью, хоть и весомой, этой пропагандистской окрошки.

Монтажер поработал на славу: в репортаж, как в западных клипах, то и дело вклинивались документальные кадры — разрушенный кишлак Темаче с борта вертолета; новенькие бэтээры охранбата на марше; Пищинский в каске и бронежилете, отважно живописующий ужасы войны прямо с брони бэтээра, залпы «Гиацинтов»[12], прозванных в войсках «Геноцидами», жидкий строй четвертой ПДР[13]перед генералом Захаровым — и прочее в том же роде.

Мизерная доля правды и масса откровенного вранья — все это искусно перемешалось в едином котле, именуемом «телевидение». После чего мощная машина выдала серию эффектных картинок в соответствующей идеологической упаковке: жестокая, но справедливая война, мужественный журналист, вместе со своей боевой подругой откровенно и честно доносящие до советских телезрителей правду о кровавых событиях «южнее южных» границ Союза ССР.

Через пять минут поток вранья исчерпался. В холле зависла вязкая тишина, хотя убогонький черно-белый телевизор продолжал работать. Теперь вместо экрана собравшиеся в упор глазели на Хантера. От этих взглядов хотелось провалиться сквозь землю — казалось, каждый знает, что он, старший лейтенант Петренко, впаривал недоумку в необмятых джинсах и батнике откровенную туфту…

Не зная, что сказать, Хантер откинулся на подушки и тупо уставился в потолок. За окнами окончательно стемнело, мутно-желтый свет немногочисленных лампочек-«сороковок» отбрасывал причудливые тени.

— Вам нехорошо, Александр Николаевич? — Помощь неожиданно пришла в виде Афродиты, склонившейся над ним так, что в вырезе халата плеснулись крепкие груди.

— В общем-то, да. — Во рту у Александра Николаевича враз пересохло.

Через минуту каталка вновь затормозила в палате, и старшего лейтенанта перекинули на койку. Телевизор в холле вещал об успехах советских спортсменов и о видах на урожай в связи с благоприятной динамикой советской погоды.

Назвать Сашкино настроение скверным — значит соврать. Сейчас он люто ненавидел себя, советское телевидение, тупоголового Пищинского с его этой Азой… Мысли метались, рикошетируя от сводов черепа. Больше всего хотелось подняться, схватить костыли и ускакать отсюда куда-нибудь подальше — в Заволжье, к степным сайгакам, где никто бы его никогда не нашел.

Внезапно дверь шестой палаты распахнулась и в нее втянулась странная процессия. Первым выступал пожилой брыластый полковник, за ним — замполит госпиталя, дальше — подполковник медслужбы Седой. Афродита замыкала процессию.

— Товарищ старший лейтенант! — звучным, хорошо поставленным голосом проговорил брыластый полковник. — Мы только что видели репортаж из Афганистана. Мы преклоняемся перед вашим мужеством и мужеством ваших боевых товарищей — всех военнослужащих Ограниченного контингента советских войск в Афганистане! Поэтому у нас к вам огромная просьба: не могли бы вы выступить на госпитальной партконференции, которая состоится на днях?..

Ни хрена себе! Что за бредятина?!

— У меня послезавтра операция… — попробовал съехать с темы Александр.

— А мы договоримся с нашими медиками, — перебил полковник, — перенесем операцию на денек-другой. Тем более что на конференции собирается присутствовать член военного совета округа генерал-лейтенант Полетаев. Думаю, и ему, и рядовым коммунистам будет интересно услышать из уст непосредственного участника боевых действий в Афганистане и к тому же политработника о том, как ведется партийно-политическая работа в ходе боевых действий…

Хантер выматерился про себя, но виду не подал. И откуда они берутся, эти недоумки? И почему они ему без конца попадаются на пути?

— Товарищ полковник! — вмешался подполковник Седой. — У старшего лейтенанта Петренко чрезвычайно сложный диагноз. Помимо порванного сухожилия, у него тяжелый ушиб головного мозга в результате минно-взрывной травмы. Его поведение может оказаться неадекватным, да и за его слова я не могу поручиться…

Начальник отделения самоотверженно отмазывал его, и в груди у старлея потеплело. Есть все-таки умные люди на свете!

— Кроме того, раненый Петренко может совершенно неожиданно впасть в травматическую кому, — добавила Афродита, заливаясь краской. — Мы уже столкнулись с этим явлением, когда он был только что доставлен в госпиталь, — больного не могли разбудить почти двое суток…

— Скажите, Владимир Иванович, — вставил свой «пятак» замполит, — а психиатр уже осматривал старшего лейтенанта? Если нет, то я не стал бы ручаться, что его выступление окажется взвешенным и выдержанным в соответствующем ключе!

В итоге полковник из окружной политуправы немного «подешевел».

— Ну что ж, — опытный аппаратчик уже сообразил, как красиво выкрутиться из неоднозначной ситуации, — думаю, после операции и консультаций со специалистами мы все-таки изыщем возможность привлечь старшего лейтенанта Петренко к занятиям в системе марксистско-ленинской учебы офицеров и политзанятиям с личным составом срочной службы. Выздоравливайте, Александр Николаевич! — Он сунул мягкую пухлую ладонь оторопелому раненому. — Мы с вами еще непременно встретимся!

С этими словами полковник развернулся и направился к двери. Замполит Воротынцев, помахав Петренко, словно старому приятелю, затрусил следом. В палате остались только Седой и Афродита.

— Спасибо! — искренне поблагодарил Хантер. — Мне только этой болтологии и не хватало!

— Не за что! — Начальник отделения потрепал его по плечу. — Я вашего брата навидался в Афганистане и знаю точно: у вас, как у того пьяного, — что на уме, то и на языке. Могу представить, что бы ты мог порассказать им о политработе в боевых условиях!

— Особенно в окружении, — ощерился Хантер, вспомнив последние слова Ромки Кривобоцкого, замполита отдельной роты спецназа. И вдруг тоска по погибшему другу клещами стиснула сердце. В висках застучало, на глаза навернулись слезы. Он отвернулся к стене, чтобы никто не видел его слабость, и стал пристально рассматривать шелушащуюся масляную краску «танкового» цвета.

Он скорее почувствовал, чем услышал, как медики вышли в коридор. Вскоре унялся и бестолковый и шумный телевизор, мучавшийся проблемами выбора у птицы счастья завтрашнего дня.