Повести л-ских писателей - Константин Рудольфович Зарубин

что дело в связи с Россией, надо принять и то, что «они» необъяснимо одержимы лишь одной, причём вовсе не самой многочисленной, частью человечества, выделенной к тому же по примитивному свойству причастности к некоему государству. Такая возможность мне кажется даже более нелепой, чем полное отсутствие каких-либо закономерностей.

Комментарий В. Старицкого-Вернадского

Полностью разделяю мнение и сомнения Елизаветы Александровны [Гревс-Дьяконовой]. Национальное не может играть в «их» деле никакой роли. Только общечеловеческое.

Комментарий Алины Закировой

А действительно: может быть, есть эквиваленты ПЛП и т. д. в других странах, на другой культурной основе? Может, разные версии ПЛП ходят параллельно и не пересекаются. Я не имею понятия, случайно Боццини попала в ПЛП или нет, но я с Дашей в другом согласна: мы, возможно, очень зациклены на постсоветском пространстве. Даша нам сама этого прямым текстом не говорит, потому что она слишком тактичная. Так что я говорю за неё.

Рукопись Лукреции Д’Агостини

В конце 2017 года Домонтович и профессор Лунин из Любляны ездили в Триест, чтобы встретиться с Лукрецией Д’Агостини, написавшей книгу о Коллонтай. Об этой поездке нам 31 июля рассказала Вита Яновская.

С 1 по 5 августа мы ежедневно отправляли одно и то же сообщение на рабочую почту Д’Агостини, указанную на сайте Università degli Studi di Trieste. В сообщении фигурировала та же легенда о диссоциативной фуге, что и в беседе с Боццини.

Вечером 5 августа Д’Агостини ответила. Она писала, что хорошо помнит визит «of that very odd Russian couple (if indeed they were a couple)»[28] и что хотела найти и переслать нам письмо, в котором подробно описала эту встречу по горячим следам. Письмо, однако, не нашлось: «I must have deleted it by accident, but I am sure that my friend will still have a copy. I have emailed her»[29].

Набравшись наглости и/или дурости, мы послали ей предсказание: ничего у коллеги не сохранилось, а наша сегодняшняя переписка исчезнет самое позднее через 12 часов. Скорее всего – намного раньше, через час-полтора. «We will be terribly grateful, – написали мы, – if upon receiving this message you copy our email address onto a piece of paper and let us know when our prediction comes true»[30].

Ответ пришёл немедленно. Перемена в тоне была разительной: «Dear I Have No Idea Who The Hell You Are[31]. – И дальше по-русски: – Я устала играть в игры троллей на службе у ФСБ. Идите к чёрту».

После такого фиаско к делу пришлось подключить Тайну Лайтинен. Лайтинен, напомним, занимается философским наследием русскоязычных учёных, которых можно отнести к научному космизму. Она связалась со своими итальянскими коллегами и вышла на Д’Агостини через них. При встрече в зуме ей удалось убедить Д’Агостини изложить свои воспоминания на бумаге.

Оригинал текста, приведённого ниже, написан преимущественно по-итальянски на нескольких разлинованных листах крупного тетрадного формата. Письмо с оригиналом было доставлено в Хельсинки 13 августа. Перевод, а точнее, расшифровку совместными героическими усилиями выполнили Google Translate, Гревс («Дьяконова»), Лайтинен, Кожемякина и Закирова. Если не считать Google Translate, никто из нас никогда не учил итальянский.

Домонтович-Коллонтай отказалась участвовать в переводе и комментировать какие-либо детали рассказа Д’Агостини. Единственное, что она подтвердила, – приобретение и чтение книги «Александра Коллонтай под колесом истории». Книга стоит у неё в комнате на Хямеэнтие, 35 и содержит много подчёркиваний. Видимо, поэтому Домонтович-Коллонтай решила, что темнить бессмысленно.

Моё имя Лукреция Д’Агостини. Я изучаю и преподаю новейшую историю в Триестском университете. Меня попросили описать событие, случившееся в конце 2017 года. Описать его требуется от руки на бумаге. Я иду навстречу этой странной и крайне обременительной просьбе, потому что кто-то (и я догадываюсь кто) действительно удаляет электронную переписку, связанную с этим событием, несмотря на то что в последние дни я трижды меняла пароль, а IT-служба моего университета не нашла в моих устройствах ничего подозрительного. Надеюсь, моя рукопись внесёт некий вклад в прекращение этого безобразия, хотя и не представляю, каким образом.

Писать я буду по-итальянски. У меня нет ни сил, ни времени заниматься каллиграфией ни на каком языке, кроме родного.

Конец английского вступления. Далее по-итальянски.

В ноябре или начале декабря 2017 года на мой рабочий номер в Триесте позвонил профессор Лунин из Люблянского университета. (Как мне стало известно, ныне покойный; очень жаль.) Он сказал, что звонит по просьбе своей знакомой из Финляндии – тёзки Александры Домонтович-Коллонтай и дальней её родственницы по отцовской линии. Не имею понятия, верил сам Лунин в эту родственную связь или же сознательно меня обманывал. Как бы то ни было, он рассказал, что его знакомая в восторге от моей книги и почла бы за счастье со мной встретиться, пока гостит в нашем уголке Европы.

За время работы над книгой о Коллонтай я нарисовала себе развесистое древо её потомков и родственников. Никакой Александры Домонтович из Финляндии на этом древе не росло. Но поиск родственников через три-четыре поколения – это нелёгкий процесс. Я вполне допускала, что финская Домонтович по какой-то причине не попалась в мои сети.

Мы встретились в Триесте примерно через неделю после звонка профессора Лунина. Я приняла их у себя дома. Это было правильное решение. В публичном месте наше рандеву вряд ли бы обошлось без вызова полиции кем-нибудь из случайных свидетелей. А у меня дома единственными жертвами стали мой сын и наш кот, да и те через стену.

Меня не удивляет, что финская Домонтович отождествляет себя с Александрой Коллонтай. Её внешнее сходство с Коллонтай поразительно. Немало людей похожи на знаменитостей, но в большинстве случаев это сходство частично. Некто «похожий на Гитлера» обычно похож не на Гитлера, а на некоторые фотографии Гитлера; на Гитлера с чёлкой и усиками; на Гитлера в определённом ракурсе, определённом возрасте и т. п. Я, вероятно, видела все известные снимки Коллонтай и кинохронику с её участием. В облике женщины, которую привёз в Триест профессор Лунин, было что-то от всех этих образов. Иногда в её лице угадывалась салонная Шурочка Домонтович конца 1880-х; иногда – хмурая посланница Советского Союза на приёме у шведского короля. Я не говорю уже о Коллонтай 1917 года, в том же возрасте.

Помню, что это сверхъестественное сходство выбило меня из колеи. Довольно долго я вела себя скорее как наблюдатель, а не участник беседы. Я слушала голос Домонтович, любовалась её мимикой, жестами. По-итальянски она говорила хорошо,