Заводной апельсин. Вожделеющее семя - Энтони Берджесс

гуляли между засохшими рядами кустов «живой» изгороди и полями погибшей пшеницы и ячменя. Детишки держались молодцами. Им еще раньше было велено не болтать лишнего об опасных и кощунственных разговорах родителей. Бог был их тайной, такой же тайной стала и беременность их тети. Дети были смышлеными и симпатичными деревенскими ребятишками, хотя и чуть более худенькими, чем следовало бы Димфне было семь, а Ллуэлину девять лет. Сегодня, за пару дней до Рождества, они сидели дома и вырезали из кусочков картона листики остролиста. Настоящий остролист был весь поражен болезнью.

– Мы постараемся и на этот раз встретить Рождество как следует, – говорил Шонни. – У меня еще есть сливянка и алка достаточно. И четыре курицы, бедняжки, хранятся в леднике. От Рождества до Рождества, слава Богу, достаточно времени, чтобы прикинуть, что будет в непредсказуемом будущем.

Димфна, орудующая ножницами, высунув язык от усердия, неожиданно обратилась к Шонни: – Пап!

– Что, моя дорогая?

– А Рождество, это на самом деле что такое? Государство владело умами детей в той же мере, что и родители.

– Ты знаешь, что это такое Ты не хуже меня знаешь, с чем все это связано Ллуэлин, напомни ей.

– О! – с готовностью откликнулся Ллуэлин, вырезавший листик. – Ну, значит, родился этот парнишка, потом его убили

– повесили на дереве, а потом съели.

– Во-первых, – проговорил Шонни, – он был не парнишка.

– Ну дяденька, – поправился Ллуэлин. – Но ведь дяденька

– это тот же парень.

– Он был Сын Божий! – крикнул Шонни, стукнув по столу кулаком. – Бог и человек. И он не был съеден, после того как его убили. Он вознесся прямо на небо Хотя насчет съедения ты кое в чем прав, благослови тебя Бог, но это делаем мы сами. Во время мессы мы едим Его тело и пьем Его кровь. Но они превоплощены, понимаете – вы слушаете, что я говорю? – они превоплощены в хлеб и вино.

– А когда Он придет опять, Его съедят по-настоящему? – спросил Ллуэлин, работая ножницами.

– Хм, что ты хочешь сказать этими своими странными словами? – поинтересовался Шонни.

– Что его съедят. Как съели Джима Уиттла, – объяснил Ллуэлин. Он принялся вырезать новый листик, полностью погрузившись в это занятие. – Это так и будет, пап?

– О чем это ты говоришь? – встревожено спросил Шонни. – О чем это ты? Кого это съели? Ну-ка давай, расскажи, малец.

Он потряс мальчика за плечо, но тот спокойно продолжал вырезать листики.

– Он перестал ходить в школу. Папа и мама зарезали его и съели, – небрежно бросил Ллуэлин.

– Как ты узнал об этом? Где это ты услышал такую дикую историю? Кто это рассказал тебе такую ужасную глупость?

– Это правда, пап, – вступила в разговор Димфна. – Хорошо так? – спросила она, показывая свой картонный листик.

– Подожди с этим, – нетерпеливо отмахнулся отец. – Расскажите мне, что вы слышали. Кто это рассказывает вам такие страшные сказки?

– Это не страшная сказка, – надулся Ллуэлин. – Это правда. Нас было много, мы шли из школы мимо их дома и сами видели, это правда! На плите у них стояла такая большая кастрюля, и там что-то варилось и булькало. И другие ребята заходили к ним и видели.

Димфна хихикнула.

– Да простит вас Бог, – проговорил Шонни. – Это ведь ужасное, страшное событие, а вы смеетесь, только и всего-то. .. Скажите мне, – теперь он тряс обоих детей, – то, что вы рассказали, – действительно правда? Ради всего святого… Потому что если вы шутите такими страшными вещами, то я вам обещаю, клянусь Господом Иисусом Христом, что я выдеру вас как Сидоровых коз!

– Это правда! – заплакал Ллуэлин. – Мы видели, мы оба видели! У нее была такая большая ложка, и она накладывала это на две тарелки, и шел пар, и некоторые дети просили дать им попробовать, потому что они были голодные, но Димфна и я испугались, потому что говорят, что папа и мама Джима Уиттла не в своем уме, поэтому мы быстро побежали домой, но нам сказали, чтобы мы никому ничего не говорили!

– Кто велел вам ничего не рассказывать?

– Они. Большие мальчики. Фрэнк Бамбер сказал, что он нас побьет, если мы расскажем…

– Что расскажете?

Ллуэлин опустил голову.

– Что сделал Фрэнк Бамбер.

– А что сделал Фрэнк?

– Он унес в руке большой кусок, он сказал, что хотел есть. Но мы тоже хотели есть, а мы не взяли ни кусочка, мы просто побежали домой.

Димфна хихикнула. Шонни опустил руки.

– Боже милостивый… – проговорил он.

– Потому что он это украл, понимаешь, пап, – объяснил Ллуэлин. – Фрэнк Бамбер схватил это рукой и побежал, а они стали кричать и ругаться.

Шонни чувствовал себя дурак дураком, Беатриса-Джоанна понимала его состояние.

– Какое ужасное, жуткое происшествие, – вздохнула она.

– Но если вы едите этого парня, который Бог, так почему же это ужасно? – осмелев, спросил Ллуэлин. – Если Бога есть можно, то почему нельзя есть Джима Уиттла, что в этом ужасного?

– Потому, – ответила Димфна рассудительно, – что когда едят Бога, то всегда много остается. Ты не можешь съесть Бога потому, что он все время появляется, появляется и появляется и никогда не может закончиться. Вот, глупая твоя голова! – добавила Димфна, продолжая вырезать листики остролиста.

Глава 4

– К вам посетитель, – объявил Тристраму надзиратель. – Но если вы и на него будете орать и обзывать, как меня, тогда вы действительно за дело сидите, а не по ошибке, мистер Сквернослов. Проходите, сэр, – сказал он кому-то, стоявшему в коридоре.

В камере появилась фигура в черной униформе с эмблемами в виде расколотых яиц на лацканах кителя.

– Они вас не обидят, сэр, так что можете быть спокойны. Я вернусь минут через десять, сэр, – объявил надзиратель и вышел вон.

– Послушайте, я же вас знаю, – проговорил худой, слабый, заросший бородой Тристрам.

Капитан улыбнулся, снял фуражку, обнажив короткие прямые прилизанные рыжеватые волосы, и пригладил левый ус.

– Вы должны меня знать, – снова улыбнулся капитан. – У нас, видите ли, была очень приятная, но, боюсь, не очень плодотворная встреча за стаканом вина в «Метрополе», пару месяцев назад.

– Да, точно, я вас знаю! – повторил Тристрам свирепо. – Я никогда не забываю лиц. Тут-то и сказывается профессия учителя. Ну, вы принесли приказ о моем освобождении? Кончилось ли время моих страданий наконец?

Экс-священник, который с недавних пор стал требовать, чтобы его называли Блаженным Амвросием Бейли, поднял на капитана безумные глаза и заговорил: – Поспешите! Очередь кающихся грешников за дверью растянулась на милю. Быстро становитесь на колени и исповедуйтесь!

Капитан глупо улыбнулся: – Я просто пришел сказать вам, где ваша жена. Вид у Тристрама