Цена зла - Оливия Александер

При этом вопросе она заметно вздрагивает. — Законы, которые управляют обществом ордена, чрезвычайно строги. Те, кто нарушает законы… — Она отводит взгляд. — Они наказывают.

Наказывают? По тому, как ее голос дрогнул на этом слове, и по тому, как она не может заставить себя посмотреть на меня, я могу только представить, какие ужасные наказания этот орден налагает на прихожан, которые идут против правил.

За последние несколько десятилетий появилось несколько секретных религиозных орденов, которые звучат примерно так, как она имеет в виду. На ум приходит Джонстаун (прим. перев.: Джонстаун (англ. Jonestown) — название идейной общины на северо-западе Гайаны, управляемой основателем секты «Храм народов» Джимом Джонсом). Я вздрагиваю.

Я и так не очень люблю хороших людей, но фанатики вроде этих людей выводят меня из себя. Промывание мозгов? Наказания, предназначенные для того, чтобы держать людей в виртуальном плену, боясь пойти против их более святых, чем ты, взглядов? Такие люди вызывают у меня желание похоронить их в глубокой яме. Этот Гилд звучит как настоящий псих, так же, как и Джим Джонс.

Однако. Ей было бы легко придумать подобную историю, чтобы сыграть на моем сочувствии. Никому, даже мне, было бы трудно обвинить ее в том, что она пошла против моего клуба, если бы за ней охотились такие люди. Она могла бы изучить такие культы, как Его Святой Мир. Она могла бы все это выдумать и использовать их в качестве прикрытия.

Но для чего?

И я все еще не понимаю, как Адамсон вписывается в это.

Сохраняя нейтральный тон, я перехожу к более важным вопросам. — Любой, кого этот орден зацепил своими мясными крюками, появился бы на правительственном радаре до того, как они вошли внутрь. Я велел Рэту копнуть про тебя. Ты призрак. Как они стерли тебя с лица земли, когда ты оказалась в их руках?

— Им и не нужно было этого делать. Я родилась в Колонии. Как и многие другие члены.

Я прищуриваюсь. — И тебе никогда не разрешали выйти.

— Никогда. Только мужчинам разрешается уходить. Правила для мужчин не такие, как для женщин.

Что, я полагаю, означает, что у мужчин гораздо больше свободы.

Это объясняет всю ее покорность, которая у нее есть. Теперь у меня начинает складываться ясная картина. Я представляю себе всевозможные извращенные законы, действующие там. Принудительные браки. Браки несовершеннолетних. Побои. Принудительное заключение. Голод. Худшее.

Мои кулаки сжимаются, сочувствие к ней проникает мне под кожу.

Я медленно выдыхаю. — Ладно. Если там всех держат в плену, а наказания такие ужасные, то почему никто никогда не пытался уйти? Почему никто никогда не сообщал о них?

Эмма бросает взгляд на цепи, сковывающие ее запястья. Она дергает их и морщится, ее мышцы напрягаются. Малейшее движение заставляет ее грудь слегка покачиваться. Я наблюдаю за ними мгновение, сопротивляясь желанию потрогать пальцами ее соски, пока они не затвердеют, как это происходит каждый раз, когда я прикасаюсь к ним.

— Если ты собираешься часами допрашивать меня об этом, по крайней мере, развяжи меня. Мои руки убивают меня.

— Нет. Почему никто не пытался сбежать?

Она закатывает глаза, отчаяние переполняет ее. — Потому что. Ты должен понять. С того момента, как члены церкви появляются на свет, им говорят, что мир — опасное место. Беззаконный. Наводнен преступниками и головорезами. Что женщин похищают и насилуют на улицах. Что мужчин убивают за одежду на их спинах. Они также вынуждены продавать свою собственность и передавать все активы, которые у них есть, церкви.

Таким образом, членам становится труднее сбежать. Это гениально. Больной, но гениальный план. Черт меня побери, это чертовски крутая история, которую она придумала. Если это правда, то это может быть снова Джонстаун. Но все равно так много всего не сходится.

— Если вы принимаете новых членов, разве они не расскажут остальным о внешнем мире? Как лидеры удерживают новичков от раскрытия правды?

Она щелкает зубами, извиваясь, как будто ее беспокойство стало физически болезненным. — Новым членам запрещено говорить о жизни до того, как они поступили в министерство. За исключением лидеров, которые читают проповеди, тщательно сформулированные, чтобы поддерживать иллюзию.

Я поднимаю голову, ожидая большего.

Она сдувает эти локоны с лица. — Информация, поступающая в Колонию и выходящая из нее, очень жестко контролируется. Никому из нас не разрешен доступ в Интернет. Мы читаем только то, что они нам говорят. Едим только то, что они нам дают. Носим только то, что они разрешают.

Иисус. Если это правда, я хочу отрубить голову этому парню Гилду за то, что он сделал с ней и бесчисленным множеством других. Если это не так, я научу ее, тому что значит настоящее наказание за ложь мне.

Рэт, должно быть, сходит с ума там, наверху, услышав это.

Я сжимаю челюсти. Как, черт возьми, Гилд удержит сотни участников от того, чтобы узнать правду? В конце концов кто-нибудь что-нибудь упустит. Полный контроль над информацией в наши дни невозможен. И все же…

Я не могу не думать о том, чему меня учили на уроке истории о Холокосте. Нацистам удалось скрыть свои зверства от большей части мира. Когда ужасы, наконец, стали достоянием общественности, это заставило так много людей чесать затылки, пытаясь понять, почему никто не вмешался раньше. Все еще есть люди, которые думают, что этого никогда не было. Если бы нацисты могли скрыть доказательства того, что они порабощали и убивали миллионы, то этот больной ублюдок мог бы помешать нескольким сотням или даже тысяче отчаявшихся заключенных с промытыми мозгами понять, что им лгали, чтобы не дать им уйти.

— Должны били быть и другие, кто пытался сбежать, — замечаю я сейчас.

— Да, есть, но это редко происходит, и с ними всегда разбираются, прежде чем они смогут подсказать кому-либо идею. Известно, что только один человек сбежал и никогда не был пойман.

Я предполагаю, что она имеет в виду себя.

Неверие и ужас за нее жгут меня изнутри. Мне требуется все, что у меня есть, чтобы закрыть его и остаться равнодушным. Я пока не готов на это купиться. В ее истории все еще есть одна зияющая дыра.

— Итак. Если все, что делают члены, так тщательно контролируется, то скажи мне, как тебе удалось сбежать?

— Это было нелегко. Каждый месяц парень посещает территорию Колонии. Я думаю, он бухгалтер или что-то в этом роде. В любом случае, он приходит в последний день месяца, на несколько часов встречается со старейшинами и уходит. В тот день, когда я сбежала, пока он был с ними внутри, я забралась в багажник его машины. Он покинул это место, понятия не имея, что я там была. Когда он остановился заправиться, я вылезла и убежала.

— Ух ты. Это впечатляет. — Я позволил нотке скептицизма прозвучать в моем голосе. — Они могли бы убить тебя, если бы тебя поймали.