Рюбецаль - Марианна Борисовна Ионова

он, почти насилуя себя, ее открывает. Первую страницу Кирилл прочитывает так, как, коротая ожидание где-нибудь в приемной, читают инструкцию пожарной безопасности. Со второй страницы его предубеждение начинает мерцать, а примерно после пятой изглаживается начисто, и, когда на середине Кирилл вдруг вспоминает о том, что вытащил книгу наугад и чуть-чуть не поставил обратно, его бросает в пот.

До Бердяева Кирилл считал, что «свобода» – это позывной, должный приводить людскую массу из одного агрегатного состояния в другое и побуждать к кем-то за нее уже просчитанным и учтенным действиям. Теперь ему становится не по себе от мысли, что он мог уйти из жизни в этом узколобом, кроманьонском, жлобском самообольщении. И не узнать, что человек принадлежит царству свободы, а свобода есть свойство Абсолютного Бытия.

«Человек космичен, микрокосм – вот основная истина познания человека… Вселенная может входить в человека, им ассимилироваться, им познаваться и постигаться потому только, что в человеке есть весь состав вселенной, все ее силы качества, что человек… цельная малая вселенная»[19]. Свобода, творчество, Абсолют, Дух, космос, вечность, богоподобие, божественная жизнь, повторяет Кирилл про себя опять и опять. Цель человеческой жизни и человеческой истории – осуществление Царства Божьего через творчество в свободе духа. Кирилл уже понимает, что такое свобода духа: это то, что есть у него и чего нет у матери с ее марксистами, заложниками «желудочно-кишечного» понимания природы человека. Но что значит осуществлять Царство Божие через творчество Кирилл, сколько ни напрягает ум и то, что принимает в себе за интуицию, понять не может – даже в самом общем смысле. Одно ему ясно: он не способен к творчеству и в этом его изъян. Изъян, который, как и все прочие, известные лишь ему, будет его тайной. Тайной даже от самого себя.

«…Только то добро, которое есть результат свободы духа, обладает истинной ценностью и является настоящим добром. Принудительную разумную необходимость добра христианство отвергает»[20]. Прочитав эту фразу, Кирилл осознает, что и он всегда отвергал принудительную разумную необходимость добра, которая лежит в основании и социалистического, и социального государства. Что именно рассчитанная, механистическая забота, выхолощенная от всякой сверхзадачи, замкнутая сама на себя, вызывает у него то подспудное раздражение, которое он только успевает поймать и тут же отбрасывает, когда ему случается читать или слушать «левых», от социал-демократов до коммунистов. Но как быть с необходимостью, от которой Кирилл отступиться не может и которая схлестывается не на жизнь, а на смерть с идеей добра как порождения свободы и только свободы? С необходимостью порядка. Кирилл ломает голову над тем, как совместить в теории то, что он парадоксальным образом совмещает в себе самом. Отрицание прагматично-посюстороннего морального императива, гармонии-принудиловки, – с поставленным надо всем порядком как гарантом против хаоса, произвола, несправедливости и неопределенности. Главное – потому что это больше всего другого страшит Кирилла, – от неопределенности. Наконец Кириллу кажется, что выход найден. Существует благо общества, и существует всеобщее благо как благо всех. Последнее зиждется на выравнивании, то бишь уравнивании, потому что иначе кто-нибудь обязательно останется обделен и недоволен. Искусственное уравнивание, что говорить, враждебно и творчеству, и свободе, враждебно духу, в конце концов. Тогда как благо общества вовсе не предполагает, что доволен каждый. Благо общества – это когда общество, пусть не все, но наиболее сознательные его члены, свободно принимает господство порядка, который, в свою очередь, служит поддержанию Порядка космического, то есть служит Логосу, то есть служит Добру, Красоте и Истине. Теперь у Кирилла все сходится. Он сам не ожидал от себя такой стройности философской мысли. Это, пожалуй, его интеллектуальная вершина. И ее тоже следует таить от окружающих. От тех, кому такой уровень сознания просто недоступен, как недоступен он по большому счету самому Кириллу, – тем бесценнее единичный прорыв.

Кирилл (зачитывает): «Социализм в опыте осуществления своего будет не тем, к чему социалисты стремятся. Он вскроет новые внутренние противоречия человеческой жизни, которые сделают невозможным осуществление тех задач, которые выставило социалистическое движение. Он никогда не осуществит ни того освобождения человеческого труда, которого Маркс хотел достигнуть связыванием труда, никогда не приведет человека к богатству, не осуществит равенства, а создаст лишь новую вражду между людьми, новую разобщенность и неслыханные формы гнета»[21].

Мать: По-моему, на редкость заурядно.

Кирилл: А по-моему, как раз объемно. Свобода – это не гражданские права, а творчество.

Мать: И давно ты стал творцом?

Кирилл: При чем здесь я? Я же не о себе. Я о…

Мать: В том-то и дело, что творчество, если мы с тобой одно и то же под ним понимаем, удел немногих, а гражданские права распространяются на всех!

Кирилл: Боюсь, что под творчеством мы с тобой понимаем разное. Творческий акт космичен…

Мать: Ой, только избавь меня от этой пошлости и мракобесия! Если ты вдруг стал о чем-то задумываться, то почитал бы лучше…

Кирилл: Маркса?

Мать: Зачем Маркса? Канта.

Кирилл (с издевкой): Может, лучше Гегеля?

Мать: Ты над ним уснешь. Хватит, поболтали… Двенадцатый час, а мне еще две аспирантские работы просмотреть надо…

Кирилл вступает в партию «Русское ядро». Это первый поступок такой степени весомости, который он утаивает от матери. Потому что все-таки не готов пока идти с ней на разрыв. Конечно, рано или поздно тайное станет явным, но у Кирилла есть время, чтобы примирить мать со своими политическим симпатиями до того, как она узнает, в какую твердую форму те отлились.

Кирилл: Эти люди единственные, кто говорит прежде всего не о бюджете, не о пенсии, не о ВВП, не о займе в Международном банке, не о газовой трубе, а о России и русской нации.

Мать (со смешком): А русская нация, по-твоему, что? Это люди! Которых прежде всего касается и бюджет, и пенсии, и ВВП…

Кирилл: Не только люди!

Мать: Да, плюс ресурсы, которые кормят людей.

Кирилл: Ну конечно, человек есть то, что он ест. Как ты не видишь: материализм – это смешно, это детский сад, он еще в девятнадцатом веке себя изжил!

Мать: А ты у нас, получается, передовой идеалист и прогрессивный мистик! Так вот, по поводу идеализма: если бы ты, летя на гребне волны, хоть иногда читал что пишут сейчас, а не что писали сто и больше лет назад, ты бы знал, что на наших глазах такой введенный в оборот немецкими идеалистами конструкт, как «нация», отмирает…

Кирилл: Это современные западные леваки и их подпевалы здесь считают нацию конструктом, а нация – это…

Мать