Омар Хайям. Гений, поэт, ученый - Гарольд Лэмб

– Ваше превосходительство напишет оду по случаю этого события?

Омар, пораженный, огляделся. Вопрос задавал кто-то из вновь прибывших, и он адресовал его человеку, обряженному в одежду судьи, верхом на великолепном белом коне.

Всадник показался ему знакомым, и спустя мгновение Омар узнал в нем Му'иззи Восхвалителя, придворного поэта.

Му'иззи притворился, будто не заметил астронома. Вместо этого он отпустил какую-то остроту по поводу пожара и повернул свою лошадь, намекая своим спутникам, насколько они припозднились. Стук копыт слышался уже на дороге, и Омар остался один.

Ему и в голову не приходило покидать это место. Здесь он работал, и годы его трудов тлели теперь там, среди тех почерневших камней. Он вспомнил о своих помощниках и, задумавшись над их судьбой, решил, что все они сбежали от толпы.

Тлеющие угли лежали толстым слоем и напоминали множество роз, светившихся изнутри, сначала ярко освещенных этим огнем, затем постепенно затухавших, становившихся все тусклее и тусклее по мере того, как сгущалась ночь и ветер стихал. Однако в его сознании пламя продолжало реветь, и он чувствовал этот жар, который нес опустошение. Такое уже было с ним раньше, когда горела палатка на берегу Евфрата, совсем недавно. Ничто не могло уничтожить это воспоминание, и он снова чувствовал жар от пламени, наблюдая, как дым окутывал покрывалом полосу неба.

Но здесь круглая луна смотрела вниз с ясного неба. Омар мерил шагами разоренный сад. Некоторые розовые кусты усыпали лепестками своих цветов дорожки, в тени цвела белая лилия. Омар чувствовал, что он должен быть осторожен, чтобы не наступить на цветы, очертания которых с трудом угадывались в темноте. Было бы лучше взобраться на коня и покинуть это разрушенное место.

Его коня, однако, украли, а может, тот блуждал где-то в темноте. Поэтому Омар пошел прочь пешком. Луна светила над ним, и отбрасываемая им тень составляла ему компанию, двигаясь рядом в такт его большим шагам…

Городские ворота уже заперли, и стража окриками прогнала его. Так что он побрел через пригородное поселение, пока не оказался рядом с освещенным дверным проемом. Когда он услышал приглушенный взрыв смеха и перебор струн, он остановился.

В мастерской под навесом он разглядел только гончарный круг, с налипшей на нем глиной, и коврик с одним или двумя кувшинами. И все вокруг оказалось наполненным ароматом вина. Омар вошел, отогнув занавеску, загораживающую внутреннее помещение.

Вдоль стен один над другим были развешаны кувшины. Девочка-крестьянка с открытым лицом улыбалась человеку, перебиравшему струны неуклюжими пальцами. Старик держал в руках кувшин, как будто обнимал его, при этом наливая в чашу.

– Осторожно! – закричал Омар. – Не расплескай.

Когда он взял в руки чашу, прохладное красное вино радостно перекатывалось, и он потягивал его, в то время как эти трое не спускали с него глаз.

– Маш-алла! – произнес седобородый, низко кланяясь, – ваша честь заблудились?

Омар оглядел свою одежду, покрытую пылью и пеплом. Потом со вздохом опустошил чашу. Здесь, в этой винной лавке, стояла прохлада, и старый гончар со скрюченными пальцами от тяжелой работы походил на архангела. Усевшись подле кувшина, Омар задумался.

– Сегодня, – наконец произнес он в ответ, – я выгнал из своей опочивальни религию и науку и развелся с ними, взяв в жены дочь виноградной лозы.

– Какие странные имена у твоих жен, – рассмеялась девочка.

– Пойте, – потребовал Омар, – а ты, с открытым ртом, играй. Такой развод случается не каждый день.

Он замолчал надолго. Вино музыкой булькало, выливаясь из кувшина, и Омару захотелось привлечь внимание остальных к этим мелодичным звукам. Он приложил руку к прохладному боку кувшина и обратился к гончару:

– Что, если эта глина, подобно мне, когда-то была вздыхающим влюбленным – его губы прижимались к губам прекрасной возлюбленной, и его руки ласкали ее шею?

– Кто знает? – сонно отвечал старик.

Потом Омар слушал пение девушки, но и оно стихло. Все погрузилось во мрак, и он уже спал. Проснувшись, он сел, покачал кувшин, но тот стоял уже пустой. Он перевернулся на бок и снова погрузился в сон.

Когда кто-то коснулся его плеча, он открыл глаза и увидел, что все вокруг было заполнено серым светом. Старик выглядел обеспокоенным и испуганным.

– Просыпайся, мой господин, – подгонял он Омара, – муэдзин уже зовет с минарета. Просыпайся.

– Не обращай на него внимания, – сказал Омар, – ведь он зовет тебя из укрытия, спрятавшись от тебя на башне. Остерегайтесь его.

И он снова перевернулся на другой бок, рядом с пустым кувшином. Почему он должен был вставать, когда ворота Нишапура все равно закрыты для него? И «Обитель звезд» засыпана пеплом…

– Послушай же, господин, – умолял старик.

– …Идите молиться… все на молитву… туда, где возносятся молитвы к небу…

Отдаленный призыв отражался в стенах комнаты гончара, и Омар поднялся на ноги, слегка пошатываясь. На пороге он остановился, о чем-то задумавшись. Наступал рассвет.

И он снова вернулся в дом и уснул. Днем вертелся гончарный круг, рассеивая вокруг прохладные капли воды. Скрюченными пальцами гончар создавал из влажной глины причудливые формы. Ночью Омар охлаждал пылающий в груди огонь вином до тех пор, пока ряды фляг, столь неподвижных при солнечном свете, не становились человеческими лицами, способными говорить с ним. Когда он утомлялся от разговора, он засыпал и даже не пытался считать дни.

– Меня они не беспокоят, – мудро изрекал он, объясняя это гончару, – ни дни, которые ушли, ни дни, которые еще не настали.

Однако однажды один из наступивших дней принес волнение. Айша и Исхак стояли подле него, и голос Айши пронзительно звенел от гнева:

– Какое новое безумие охватило тебя? Знаешь ли ты, что мы все эти недели где только не искали тебя? Эй-уо-алла! – Она заломила руки. – Разве мало того, что они сожгли «Обитель звезд», а базарные ростовщики забрали городской дом в уплату твоих долгов?

Но все это произошло, должно быть, уже вчера. Пожар утих, а огненные языки уже, несомненно, превратились в холодный пепел.

– Эй, да они отняли и Каср-Качик. Теперь твое имя подвергается осмеянию при дворе нового султана. Он отменил твой календарь и вновь восстановил отсчет по лунным месяцам…

– Мой календарь?

– Да, им больше нечего с ним делать. Разве мало мне, что женщины в купальне показывают на меня пальцами и говорят: «Смотрите, вот рабыня Омара Хайяма!» Разве мало, когда шлюхи этого Му'иззи разъезжают в паланкинах и черные рабы очищают им путь, а у меня осталась только лошадь и Исхак. Ты же в это время погряз в вине с этой дочкой гончара…

– Все, хватит. – Омар сел. – Айша, обещаю тебе, что женщины больше не станут дразнить тебя именем Омар Хайям и впредь эти павлиньи курицы Му'иззи не будут иметь оперение ярче, чем у тебя. Исхак, ты ведь припас кое-что из серебра?