Синдром Гоголя - Юлия Викторовна Лист

Диана. Он отругал себя за то, что подумал о ней дурное, и со вздохом прижал к себе, зарывшись носом в ее волосы, в них застрял лесной мусор, но они сохранили свой нежный пудровый запах.

Наконец появился из-за кустов запыхавшийся старший милиционер Беляев.

– Кто стрелял? – выдохнул он и, сложившись пополам, рухнул ладонями на согнутые колени от быстрого бега и усталости.

– Я стрелял, – тотчас заявил Грених, решив, что, пока Зимина не осудили по всем статьям, пока сама Ася не сообразит прекратить покрывать своего мучителя из страха за тетку, которая, к сожалению, была мертва, про ее подвиг лучше умолчать – как бы он ей потом боком не вышел с ее партизанским подходом к делу. Кто знает, заговорит ли она вообще, узнав о смерти еще одного дорогого ей человека. – Я стрелял. Вот убийца, которого мы все здесь уже изыскались. Ловите скорее, в наручники его и в участок, там Плясовских пусть принимает.

– Кого?

– Зимина! Кого, кого?! Арестовывай, говорю, потом разбираться будем.

Услышав подобные речи, Зимин поднялся, и все увидели красное пятно под полой на ноге выше колена. Он сделал два хромающих шага и повалился навзничь. Сквозь зубы вырвался короткий стон, он потерял сознание. Один из неловких выстрелов Аси, однако, пришелся в цель.

Глава 18. Доктор Зворыкин

– Ну что ж, – Плясовских закрыл дверь палаты, в которую положили Зимина, и прошелся вправо-влево по коридору барачной больницы, потирая руки. Под его сапогами натужно скрипели старые доски истертых полов. – Значит, вы стреляли? Точно вы?

– Я, – в который раз повторил Грених.

– И утверждаете, что Зимин напал на Агнию Павловну?

– Утверждаю.

– А сама она подтвердить не может? Говорить отказывается? Что это вообще такое – хочу и молчу!

– Не вполне так. Она напугана. У нее психологическая травма. Вполне возможно, что кататоническое расстройство у них с Кошелевым общее.

– Унаследовала… – начальник милиции покрутил пальцем у виска, – придурковатость?

– Гены – штука такая, предсказуемо непредсказуемая. – Грених скрестил руки на груди и боком присел на подоконник с облупившейся краской, обратив усталый взгляд на серый больничный двор.

– Гены! – незлобно передразнил Плясовских. – Всю неделю, пока тетка в спальне мертвой лежала, в доме провела и не почувствовала запаха.

– Сами-то вы его почувствовали? – огрызнулся Грених. – Она из-за ожогов на веранде днями и ночами сидела, в доме от тепла кожа горела. И потом… там у них только эухарисами и туберозами пахнет.

Плясовских, выслушав профессора, верить, как будто не собирался, потому что Зимин, конечно же, сказал ему другое, напустил на себя важный вид, пыжился, надувал щеки, словно решал сложную шахматную задачку. К тому же он был немного обижен за мотоциклетку.

– Она оставила блокнот, – продолжал защиту Грених, – в котором с Майкой переписывалась и со мной, там вы найдете много любопытного. Зимин Асю шантажировал. Видит, что девушка о смерти тетки не знает и думает, она уехала, пугал, мол, не будешь молчать, не отпущу тетю, буду ее преследовать. Наверное, если бы я уехал, он бы и ее убил… Кто бы на него подумал? Никто. Как сегодня пытался бы все выставить – упала, ударилась.

– А с вами мне делать-то что? – театрально вздыхал Плясовских. Он, казалось, на самом деле лишь боялся, как бы профессор не удрал именно сейчас, когда вскрытия ожидали тела четы Кошелевых. – Угон транспорта начальника городской милиции, огонь по безвинной… – он поднял палец, – возможно, безвинной жертве…

– Аркадий Аркадьевич, давайте без этого вот, а. Прекрасно видно же, что никакой Зимин не безвинный.

– Это доказать надо. Ваши путаные умозаключения про то, как они с Офелией замыслили Кошелева травить, как били-били и не добили Агнию Павловну, про то, что она знает и о чем до сих пор молчит – этого недостаточно. И даже вашего рассказа про поход на фабрику – недостаточно. Зимин от всех ваших обвинений открещивается. Я, конечно, блокнот Аси почитаю… Анатомировать будете?

– Уж теперь-то разумеется. Тела в ледник перевезли?

– Все готово!

– Хорошо… – Грених сполз с подоконника. – Анализ крови, которую Майка Зворыкину вашему передала, должен быть готов – значит, яд он нам назовет, какой был использован. В этом уравнении теперь лишь одна переменная неизвестна. Что от вас требуется? Сыскать в вещах Офелии Захаровны ее аптечку и снести мне. Всю целиком, ничего не растерять.

– Домейку отправлю, он сбегает, заодно глянет, как там ваша дочь.

– А Домейко – молодец, обратите на него внимание. Молодые кадры нужно ценить. Кошелева нашел нам – он.

Больница состояла из нескольких строений, в беспорядке разбросанных по огороженному каменной стеной двору, захламленному всяческим мусором. Напротив ворот располагалось здание с приемным покоем, кабинетом дежурного врача и больничной конторой, а по бокам – одноэтажные бараки на три палаты по двенадцать человек. В ледник можно было попасть с задней калитки, как было сделано в прошлый раз, когда Грених осматривал тело Кошелева. Профессору еще не выпадало случая хорошо разглядеть больничный двор.

– А тут почти никого не бывает, – объяснял Плясовских, отдыхиваясь от быстрой ходьбы; они вышли из барака в сторону приемного покоя. – Едва с десяток больных в палатах, которые совсем запущенные, неходячие, незрячие. За ними медсестры смотрят. С тех пор, как доктор Зворыкин занемог, все повыписывались. Кто в сельские больницы перебрался, что не слишком далеко отсюда, кто в соседние города, а кому-то свезло и в Белозерск перевестись.

– А что с доктором?

– С Виссарионом Викентьевичем? – как бы удивляясь, спросил Плясовских. – Э-э… а-а… мм… сатана его знает.

И махнул досадливо рукой. «Ясно, – подумалось Грениху, – спился небось».

– Что ж вы не решите этот вопрос никак?

– Это юрисдикция исполкома.

Начальник милиции вновь вздохнул, хотел было что-то добавить, да только опять досадливо махнул рукой.

– Что ж, – вздохнул он, – мне направо, в участок. Вам – прямо. Поосторожней вы со Зворыкиным, уж не пугайте сильно. Эх, разбили моего железного коня, теперь пешком ходить.

Грених поднялся на каменное крыльцо, ступил в сени, глянул в пустующую контору, в которой, кроме шкафа, заполненного папками, и совершенно пустого стола, ничего больше не было. Глянул в приемную – не то женскую, не то мужскую, не то общую – неясно. Голые стены и отсутствие всякой мебели делали это помещение безликим. Только по знакомой планировке Грених мог судить, что и где должно располагаться.

– Товарищ Зворыкин, – позвал он, и эхо подхватило этот зов и понесло по пустующим комнатам. Где-то в глубине оно затихло. Но тишина тотчас была нарушена оглушительным звоном падающих жестяных ведер и тазов. Ага, в здании все же