Поле бесчестья - Дэвид Марк Вебер

– Я не политик, милорд. Я офицер, – ответила Хонор, не пытаясь отвести взгляд, однако в ее голосе, неожиданно для нее самой, прозвучала нотка обиды. Почувствовав, как нуждается она в его понимании, Хонор торопливо вскинула руку. – Мне известен мой долг перед Королевством, но разве Королевство не имеет обязательств передо мной? Неужели Пол Тэнкерсли должен был умереть только потому, что у человека, ненавидящего меня, хватило денег, чтобы оплатить убийство? Пропади все пропадом, сэр, но я в долгу перед Полом! И перед собой!

Белая Гавань вздрогнул, потом медленно покачал головой.

– Я сочувствую вам, капитан. Но мне уже случалось говорить, что прямая атака не всегда лучший способ добиться своего. Действуя таким образом, вы поставите крест на своей карьере.

– Милорд! – воскликнула она с отчаянием в голосе, но по-прежнему не отводя глаз. – Единственное, что мне нужно от моей Королевы и моего Королевства, – это справедливость! Мне не нужно больше ничего, но право на справедливость есть у каждого из нас. Разве не это отличает нас от хевов?

Адмирал поморщился, и она продолжила уже тихо и почти умоляюще:

– Я не разбираюсь в политике, сэр. Мне не дано понять, что дает Павлу Юнгу право уничтожать все, к чему он прикасается, и уходить от возмездия по причине важности компромисса и политического консенсуса. Но что такое долг и обычная порядочность, мне понятно. Равно как и что такое справедливость. И раз мне не у кого просить, я добьюсь ее сама – во что бы то ни стало.

– И положишь конец своей карьере, – сказал Александер, и теперь просящие нотки проскользнули в его голосе. – Конечно, дуэли не запрещены и трибунал вам не грозит, но с командованием придется расстаться вне зависимости от того, насколько оправданы ваши действия. Если вы убьете его, у вас отберут «Нику», Хонор. Вас спишут на берег, и ни я, и ни кто другой ничего не сможет сделать.

Впервые в жизни адмирал обратился к ней, использовав не титул или звание, а имя, и она поняла, что доходившие до нее слухи верны. То ли благодаря дружбе с Курвуазье, то ли потому, что он верил в нее, но Белая Гавань считал ее карьеру своим личным делом. Возможно, из этого следовало, что она должна согласиться с ним или, по крайней мере, внимательнее отнестись к его доводам, но на сей раз – только на сей раз! – требование Александера превосходило ее возможности.

– Прошу прощения, сэр, – тихо произнесла она, – но если за справедливость мне придется заплатить своей карьерой, я заплачу эту цену. У меня нет выбора: на этот раз кто-то должен призвать Юнга к ответу.

– Капитан, – сурово сказал граф, и глаза его сверкнули гневом, – возможно, упрямство не позволяет вам понять это, но ваша карьера важнее дюжины Павлов Юнгов. Вы не хуже меня знаете: из того, что сейчас мы разносим флот хевенитов, вовсе не следует, что это продлится вечно. Мы ведем войну за выживание Королевства! Флот пестовал вас тридцать лет, сделал вас оружием, и вы не имеете никакого права – никакого! – лишить Флот этого оружия. Вы говорите о долге, капитан? Так вот, ваш долг – это долг перед Королевой, а вовсе не перед собой.

Побелевшая как мел Хонор открыла рот, но адмирал не дал ей вымолвить ни слова.

– Вы нужны Флоту. Вы не раз доказывали свою ценность, совершая настоящие чудеса, и не имеете никакого права поворачиваться к нам спиной, что бы там ни сделал Юнг.

Он склонился ближе к экрану и, отчетливо роняя каждое слово, как камень, заключил:

– Это непреложная истина, капитан, и она не перестанет быть таковой оттого, что вы ее не постигли. А потому я как ваш воинский начальник приказываю вам – приказываю! – отказаться от дуэли с графом Северной Пещеры.

Челнок приземлился на Главном Поле, основной посадочной площадке Лэндинга. Поблизости, поблескивая в красных рассветных лучах, высился стометровый гранитный обелиск, установленный в память о высадке первого челнока колонистов с субсветового транспорта «Язон», но Хонор было не до монументов.

Когда она поднялась из кресла, все человеческие чувства уже были отметены ею в сторону, сменившись холодной сосредоточенностью. Выйдя из люка, Хонор направилась к уже поджидавшему наземному экипажу. Эндрю Лафолле, Джеймс Кэндлесс и Томас Рамирес следовали за ней.

Чувствовала она себя странно: все окружающее воспринималось как не вполне реальное, однако виделось с необычайной отчетливостью. Погруженная в невозмутимость, она двигалась сквозь спокойствие, и когда Лафолле открыл перед ней дверцу автомобиля, лицо ее осталось бесстрастным.

Но все это далось ей дорого. Противоборство с адмиралом Александером, его яростный, ошеломляющий напор оказались для нее большим потрясением, в чем она не осмеливалась признаться даже самой себе. Хонор пыталась объясниться с ним, но он лишь повторил свой приказ и отключил связь.

Его жестокость, проявленная в такой момент, оставила в ее душе еще одну глубокую рану. Она нуждалась в целеустремленности и уверенности, а ссора со столь глубоко уважаемым ею офицером непосредственно перед смертельным поединком никак этому не способствовала. Но почему он не желал понять, что она поступает не по прихоти, а по необходимости? Почему счел возможным отдать заведомо незаконный приказ, который не мог не вывести ее из равновесия?

Ответа на эти вопросы у нее не было. Случившееся причинило ей боль, и не один час ушел у нее на то, чтобы собрать волю в кулак и вернуть былую целеустремленность. Она сожалела о разрыве, однако не могла позволить чему бы то ни было отклонить ее от цели. Если граф Белой Гавани не может или не хочет этого понять, тут уж ничего не поделаешь.

Слегка подвинувшись на сиденье автомобиля, Хонор ощутила непривычную легкость правого плеча, и ей снова пришлось бороться за сохранение самообладания. Нимиц ни за что не хотел оставаться с МакГиннесом и впервые за все время шипел на нее, обнажая клыки. Однако взять его с собой Хонор не могла. Она прекрасно понимала, что, случись с ней неладное, он не останется равнодушным наблюдателем. Нимиц быстр, как молния, и прекрасно дерется, однако Саммерваль, готовя свою гнусную акцию, наверняка изучил повадки древесных котов. И маловероятно, что она упадет лишь с последним его выстрелом, оставив магазин противника пустым.

Со вздохом коснувшись пустого наплечника, Хонор закрыла глаза и полностью сосредоточилась на предстоящем.

Томас Рамирес, сидевший на откидном сиденье напротив капитана, держа на коленях футляр с пистолетом, желал бы выглядеть таким же спокойным, как его капитан. Но он играл роль секунданта уже второй раз менее чем за месяц, и при воспоминании о прошлом поединке к горлу его подступал ком.

Уж капитан-то знает, что делает, успокаивал он себя. Пол не имел ее сосредоточенности, потому что слишком расстроился… или просто не обладал качествами прирожденного убийцы. А вот она обладала: Рамирес видел ее в бою и не имел ни малейших сомнений. Другое дело, что у нее не было дуэльного опыта, в то время как Денвер Саммерваль убил на поле чести более пятидесяти человек. Повернувшись, он бросил взгляд на сидевших по обе стороны от нее грейсонских гвардейцев. Кэндлесс усердно пытался скрыть свою тревогу, а вот Лафолле выглядел столь же спокойным, как сама капитан. Позавидовав майору, Рамирес едва не разозлился на него, но прогнал это чувство, вспомнив их недавний разговор.