Супергрустная история настоящей любви - Гари Штейнгарт

Я вспыхнул и отвернулся, желая их любви, но не приближаясь, боясь, как бы они снова не сделали мне больно. Там, откуда приехали мои родители, открытость означает слабость, приглашение дать в морду. Окажешься в их объятиях — не факт, что спасешься.

Я уплатил триста с лишним юаней на единственной работающей кассе и помог отцу загрузить сумки в джип. Мы уже собрались домой, и тут на севере грохнул взрыв. Люди Палатино наставили стволы в абсолютно голубое небо. Отец схватил маму — так обнимает женщину настоящий мужчина.

— Нигерийцы, — сказал он, махнув рукой в сторону Саффолка. — Не волнуйся, Галя. На баскетбольном поле их побил и сейчас побью. Задушу голыми руками. — И он показал нам сильные маленькие руки, которые по вторникам и четвергам забрасывали мячи в корзину.

— Дались вам эти нигерийцы, — брякнул я. — Сколько вообще нигерийцев по эту сторону океана?

Отец рассмеялся и взъерошил мне остатки волос.

— Ты послушай нашего либералыша, — сказал он с этим знакомым задором, почерпнутым у «Фокс-Ультра». — Может, он у нас еще и светский прогрессист? — Мама тоже засмеялась, качая головой — вот ведь какой глупенький сынок. Отец подошел, руками обхватил мою голову и мокро чмокнул в лоб. — А? — с насмешливой серьезностью переспросил он. — Ты у нас светский прогрессист, Ленька?

— Спросите лучше Нетти Файн, — громко сказал я по-английски. — Я давно от нее писем не получал. Даже когда эппэрэты заработали. Спросите своего Рубенштейна. Он с вами так прекрасно обошелся — сбережения тю-тю, пенсии тю-тю, Кредитных столбов боитесь. Когда он говорит «мест нет» — это он, знаете ли, про вас.

Отец посмотрел на меня озадаченно и хмыкнул. Мама промолчала. Я постарался успокоиться. Без толку. В глубине души родителям страшно. А мне страшно за них. После скудного семейного ужина — грудка индейки, свекольный салат и сырные шарики — я провел бессонную и бесполую ночь, съежившись в безукоризненной спальне на первом этаже, пахнущей яблоками, чистым бельем и другими симптомами пристальной маминой заботы. Мне было одиноко, хотелось написать Юнис, вербализовать, но она не отвечала, что странно. Я посмотрел в «ГлобалСледе», где она была днем, — едва я ушел, она направилась в Розничный коридор на Юнион-сквер, потом дальше до Верхнего Вест-Сайда, а потом сигнал взял и исчез. Что она забыла в Верхнем Вест-Сайде? Совсем с дуба рухнула — попробовала перейти мост Джорджа Вашингтона, попасть в Нью-Джерси к семье? Я остро заволновался, думал даже разыскать Палантино и вернуться в город.

Но я не мог отказать родителям в визите по полной программе. Утром они ждали меня у лестницы, с тревожными и покорными улыбками, на которых протянули полжизни в Америке, и глядели на меня так, будто в мире больше никого и ничего нет. Абрамовы. Усталые и старые, отнюдь не романтическая пара, до краев полны заимствованной и врожденной ненависти, патриоты исчезнувшей страны, чистюли и крохоборы, безучастные производители единственного ребенка, обладатели непростых и неверных тел (руки обожжены промышленными моющими средствами и скрючены кистевым туннельным синдромом), монархи тревоги, принцы невыразимо бездушного царства, мама и папа, папа и мама, навсегда, навсегда, навсегда. Нет, я не лишился способности любить — неотступно, убийственно, инстинктивно, контрпродуктивно — людей, которые сделали из меня катастрофу, известную под именем Ленни Абрамова.

Кто я такой? Светский прогрессист? Возможно. Либерал — что бы это нынче ни значило, — может быть. Но в конечном счете — там, где распадается радуга, завершается день, умирает империя, — немногим больше, чем сын своих родителей.

13 октября

Голдманн-Навсегда — Юни-сон:

Доброе утро, дорогая моя, милая девочка, нежная моя любовь, жизнь моя. Вчера мне было так хорошо — не верится, что уже приближаются выходные и придется уступить тебя нашему дружку. Я отсчитываю 52,3 часа до следующей встречи и не знаю, куда себя деть! Без тебя я примерно как леопард без когтей. И я работаю над тем, о чем ты говорила. Главным образом надо совершенствовать руки, их в некотором роде сложнее всего привести в порядок — истощение мышечной ткани и все такое. И прости, если в этот раз хорошего было маловато. Я вынужден сдерживаться — сердце, генетически мне в этом смысле сдали очень неудачные карты. Индейцы говорят, в ближайшие два года сердце придется удалять. Бесполезная мышца. Идиотски спроектированная. Крупнейший проект «Постжизненных услуг» на этот год — научим кровь течь именно туда, куда надо, с нужной скоростью, и пускай циркулирует сама по себе. Считай меня бессердечным. Ха-ха-ха.

В общем, Говард Шу (он, кстати, передает привет) навел справки, и, похоже, мы кое-что раскопали. Нужно раздобыть твоим родителям удостоверения получше, чтоб они были не просто среднестатистические американские иммигранты с низким Кредитом. Норвежские бумаги получить сложно, но есть китайские загранпаспорта «лаовай»[95], дают почти такие же права, можно даже каждый год на полгода выезжать из Нью-Йорка. Говард пытается внести твоего отца в список значимых сотрудников, подиатрическая квота в Нью-Йорке пока еще не заполнена. В новом плане МВФ с профессиями все очень четко. Но есть проблема: чтобы попасть в список, твоему отцу понадобится нью-йоркский адрес, на Манхэттене или в старом Бруклине, а самые дешевые нетриплексные апартаменты в Кэрролл-гарденз продаются за 750 000 юаней. Короче, я предлагаю вот что: я покупаю твоей семье квартиру, а если твой отец когда-нибудь заработает, он мне вернет. Сэлли можем оформить студенческую визу, а тебя я запишу внучкой. Так сказать. Ха-ха. В общем, это хорошее вложение средств, и я буду рад, потому что я люблю тебя. Я знаю, ты ненавидишь, когда Ленни тебе читает, и я тоже книжки ненавижу, но у старого поэта Уолта Уитмена была отличная строка: «Вы ли тот Новый человек, которого тянет ко мне?»[96]Я раньше все время ее вспоминал, гуляя по улицам Манхэттена, но больше не вспоминаю, потому что теперь у меня есть ты.

Я хотел кое-что спросить, но подозреваю, что это не моего ума дело. Я знаю, ты хочешь, чтобы твоя семья была в безопасности, но, если вдуматься, ты считаешь, это разумно, что твой отец будет здесь, так близко к тебе и Сэлли? Может, я олдскульный, но ты вот рассказывала, как он заходит в ванную, когда там твоя сестра, или как он за волосы выволакивает мать из постели, — ну, в общем, есть мнение, что это называется физическое и психологическое насилие. Я все понимаю про факторы культуры, но хочу, чтобы вы с сестрой были защищены от человека, который совершенно очевидно неспособен контролировать свое поведение и нуждается в медицинском наблюдении и лекарствах. Отсутствие границ — это одно дело, но насилие противоречит даже базовому китайскому законодательству, не говоря уж об этом скандинавском прекраснодушии норвежцев. Я надеюсь, ты вскоре переедешь ко мне (или мы найдем квартиру побольше, если в этой у тебя клаустрофобия), и я позабочусь о том, чтобы никто больше никогда тебя и пальцем не тронул.