Лабиринт Химеры - Антон Чиж

Ему ответил нестройный хор согласных.

Аполлон Григорьевич опустился перед лежащим телом и потрогал пульс.

— Отсутствие чувствительности не делает прочнее лобовую кость, — сказал он, вставая и отряхивая колени. — Хотя с шестью пулями в теле еще никому не удавалось выжить, даже бессмертному. Конец химере.

— Будет новая, — тихо ответил Ванзаров.

— Что-то не победное у вас настроение, друг мой, — ухмыльнулся Лебедев.

— Зло всегда возвращается. Через год, через век…

— Ну, через век не наша печаль будет, — сказал Лебедев. — Пусть наши потомки разбираются.

Ванзаров подошел к Сыровяткину и крепко пожал ему руку.

— Поздравляю, Константин Семенович, прекрасный выстрел. Вы оказались проворнее всех нас.

Проворного полицмейстера трясло мелкой дрожью. Все-таки столько переживаний сразу было ему не по силам.

1902 год, май, спустя несколько дней.

Полицейское чутье Сергея Эрастовича говорило, что черная полоса закончена. К великому облегчению. Наконец удалось сделать большое дело, о котором можно будет доложить во всей красе. И показать, кто на самом деле борется со смутой, а кто только проедает выделенные средства. Доклад Ратаева он слушал с возрастающим удовлетворением.

Оказалось, что удалось предотвратить большую беду: покушение на господина Плеве. Особым отделом была проведена блестящая операция по выявлению бомбистов. Дело было устроено так тонко, что преступникам позволили провести всю подготовку и почти осуществить задуманное. Они были остановлены в шаге от того, чтобы взорвать государственное лицо.

Конечно, на всякий случай господина Плеве просили не ездить на открытие сезона в Павловск. Но это не отменяет отличной работы полиции. Бомбисты были ликвидированы на месте. Они не успели нанести куда худший вред: взорвать бомбу среди публики. Жертв могло быть чрезвычайно много, а общественный резонанс куда страшнее убийства очередного министра.

— Кто должен был осуществить акцию? — спросил Зволянский.

— Некая Вольцева Агния Валерьяновна, — ответил Ратаев, поглядывая в докладную папку, как будто не помнил точно фамилию.

Директор взял со стола полицейский снимок, который рассматривал неоднократно, чтобы порадоваться еще раз: какую беду удалось предотвратить. Но картинка была не из приятных: барышня с расстегнутой блузкой лежит на паркете, в тело продеты металлические кольца с бомбами. Судя по черному пятну во лбу, ее ликвидировали выстрелом в упор. Зволянский умел различать такие ранения.

— Какая фанатичность, какое мужество, какая устремленность, — сказал он не без доли уважения. — Женщина терпит такие страшные мучения ради того, чтобы убить не только себя, но и забрать с собой ни в чем не повинные жизни…

Ратаев согласился молча, не став пояснять о терпении и мучениях.

— Страшно представить, что бы было… — Зволянский запнулся, словно у него перед глазами возникло видение, — …что бы было с нашим дорогим господином Плеве, если бы она…

И опять Ратаев дипломатично промолчал. Нельзя вслух говорить, что от такого взрыва нового министра внутренних дел собирали бы по всей площади.

— Как она намеревались осуществить акцию?

— Подойти к министру с букетом цветов, — ответил Ратаев.

— Какая дерзость… Вольцева… Она не родственница той несчастной балерины?

— Ее сестра.

— Неужели?!

— Убийства барышни Надиры Вольцевой и некой Зои Гейнц были проведены для подготовки исполнительницы самого акта.

— Они так готовятся?!

— Вырабатывают твердость духа и тела, — сказал Ратаев.

— От этих смутьянов такого и жди, никаких моральных принципов, — тонко заметил Зволянский. — Рад, что наши первичные опасения не оправдались.

— Да, эти убийства были своего рода дымовая завеса, химера, чтобы отвлечь наше внимание и силы от основной цели. Преступники просчитались. Они не знали, что каждый их шаг под нашим контролем.

— Она была одна или кто-то ей помогал?

— Некий Шадрин, санитар местной лечебницы. Готовил взрывчатое вещество. Задержан и сейчас дает показания моим агентам.

— Великолепный результат, Леонид Александрович. Мои поздравления.

Ратаев сдержанно поклонился.

— А как проявил себя Ванзаров? — спросил директор.

— Не лучшим образом. Я ожидал большего. Всю финальную часть операции провели сотрудники московского летучего отряда и мои люди.

— Надо же, а ведь казался таким дельным, — с печалью заметил Зволянский.

— Впечатление бывает обманчиво.

— Что же, в таком случае рано ему становиться начальником столичного сыска.

— Совершенно с вами согласен… А вот полицмейстер Павловска Сыровяткин проявил себя с лучшей стороны. Буду ходатайствовать о награждении его за усердие.

— О, конечно! Толковых полицейских надо поощрять, — согласился Зволянский.

— Сергей Эрастович, с этим делом покончено. Оно показало, что наши новые методы себя оправдывают. Позволите изложить некоторые соображения?

Зволянский, довольный и счастливый, просил располагаться. Ратаев счел, что лучшего момента не будет, чтоб предложить идею, пришедшую ему в голову не так давно. Идея заключалась в том, чтобы внедрить в среду революционеров бесценного агента — настоящего полицейского. Причем не устраивать маскарад, а оставить его, как есть, при службе. Для внедрения использовать самую сильную причину: любовь. То есть полицейский должен влюбиться в революционерку настолько, чтобы перейти на ее сторону, войти в доверие товарищей, выполняя мелкие поручения и не мелкие, не брезгуя кровью, когда потребуется, а от него это потребуют наверняка. И все ради того, чтобы однажды накрыть их всех сразу. Или предотвратить громкую акцию, как, например, новое покушение на министра Плеве. Которое будет непременно.

Идея директору Департамента полиции понравилась чрезвычайно. Оставалось только найти подходящего полицейского. Ратаев обещал ему, что за этим дело не станет.

У него уже есть верная кандидатура.

Аполлон Григорьевич заказал большой праздничный ужин в отдельном кабинете у Палкина[12] и лично распорядился по меню. Были приглашены все одиннадцать сотрудников Управления сыска, Чулицкий, старший филер Курочкин и даже Сыровяткин. Собрание намечено было на шесть вечера. Ванзаров появился на час раньше. И тихо присел у края стола. Лебедев, зная, что он не до конца отошел от укола и мало что чувствует, распахнул свои объятия.