Пробный шар - Вячеслав Рыбаков

Помещение как помещение. Стол с телефоном, несколько стульев вокруг него, старый — все старое — потертый и продавленный кожаный диван у стены. Стеллажи с папками и полными собраниями сочинений классиков — куда их девать? Так тут и живут. На продавленном кожаном диване сидит осунувшийся, небритый, закутанный человек. Он не стар; несколько дней назад он, вероятно, был даже довольно молод, не старше Марины. Некоторое время Марина молча сидит рядом с ним, глядя ему в лицо и не зная, с чего начать. И тогда начинает он: — Ну, здравствуй. — Здравствуй, Владик, — тихо отвечает Марина. Весь ее напор, всю ее храбрую сталь — смело, будто и не было их. Тихая, робкая мышка. — Зачем ты здесь? — А ты? — отвечает она. Он печально усмехается. — Пойдем отсюда, а? — просительно говорит Марина. — Ну пойдем… Как можно так с собой… Кому же еще и жить-то, Владик! Кому? — Ты не уговаривай меня, Марин. Я не уйду. — Они же тебя все равно выволокут… — Ну, выволокут… пару ребер поломают… это их проблемы. — Да нельзя так, Владик, нельзя! — страстно говорит она, схватив его за руки. — Господи, холодные какие… ледяные… Ты же погибнешь! — Я уже погиб. — Ну что ты рисуешься! Что за поза… Умный, добрый, красивый… — Мне все время стыдно, — глухо говорит он, схватившись пятерней за лицо, и речь его от этого звучит теперь немного невнятно. — Как будто это я чего-то не сделал… в чем-то ошибся… как будто это из-за моей лени или глупости кругом бардак. Не упыри эти виноваты… какой с упырей спрос? Я! Понимаешь? Я все время чувствую себя виноватым… Не могу так больше. — Вот пропадешь, — сердито говорит Марина, а на ресницах ее начинают посверкивать слезы, — тогда действительно будешь виноват. Как Светка-то без тебя останется? — Светка от меня давно ушла, Марина, — мягко говорит Владислав после едва уловимой заминки, — и Петьку увела совсем, видеться не дает… Мы с тобой действительно мало общались в последнее время. — Господи, — потрясенно говорит Марина, — да что ж ей… — О, она очень четко сформулировала. Я думала, ты перспективный гений, а ты просто малахольный гений… Марина нерешительно улыбается сквозь слезы. И он улыбается ей в ответ. И легонько обнимает за плечи. — Зря ты за меня тогда не вышла, — говорит он. — Может, по-другому бы сложилось. Мы бы дружка дружку поддерживали… Она молчит. Губы вздрагивают, она силится что-то сказать — и не может, слова вязнут в гортани. — Нет, — решительно говорит он вдруг, — было бы еще хуже. Как начал бы я от большой любви о тебе заботиться… Из кожи бы вон лез, чтобы пристойную жизнь обеспечить. Ну, и как полагается — икнуть бы не успел, стал бы подонком. Там урвать, тут перехватить, там стерпеть унижение, тут закрыть глаза на мерзость… все в семью, все ради родных и близких… Любовь самый мощный мотор, но… подчас она — очень подлый мотор. Хорошо, что я один. Некоторое время сидят неподвижно, почти прижавшись друг к другу, потом он, опомнившись, неловко убирает руку с ее плеча. — Ладно, — говорит он, посуровев. — Гением не смог стать, мужем и отцом не смог стать… что осталось? Осталось остаться порядочным человеком. Я никуда не пойду, Марин, а ты иди. Спасибо, что навестила. Иди. Сейчас приедут начальники, и тут такое начнется… Ни к чему тебе. — Владик, — решившись, твердо говорит Марина, — у меня беда. Большая беда. Сейчас некогда рассказывать, потом. Но, возможно, мне понадобится помощь… и, скорее всего, мне не к кому будет обратиться, кроме тебя. Он чуть отстраняется и, набычившись, пристально вглядывается ей в лицо, закопав длинный подбородок в складках шарфа. — Что-нибудь случилось… с мужем? — сразу осипнув, говорит он. Она встряхивает головой, с трудом удерживаясь, чтобы не зареветь в голос. — Потом, Владик, потом. Сейчас давай просто уйдем. Понимаешь?.. ведь ты понимаешь!.. если тебя рядом не будет, мне никто не поможет! Через мгновение на губах его снова проступает улыбка. Обреченная. — Какая же ты хитрая, Маришка, — с невыразимой нежностью говорит он. Лиса Патрикеевна… Я-то думал, меня ничем не взять. Молчат. Тикают часы на стене. — Помнишь, после выпуска собрались в общаге у Кадыра… Русская ты, я как бы хохол, Акиф из Нахичевани, Кадыр из Чимкента, Ксюшка-буддистка из Улан-Удэ… Так было замечательно, что вот сидим в одной комнате, такие разные и такие родные, — пауза. — А теперь люди стали такие одинаковые… и такие чужие… — А потом вы мне принесли гитару, и мы все пели Окуджаву, — подхватывает Марина, глотая слезы и моляще заглядывая Владиславу в глаза. — Помнишь? Дольского, Окуджаву… Помнишь, Владик? Молчат. И вдруг Владислав тихонько затягивает с полустрофы: — Твои пассажиры, матросы твои приходят на помощь…

Продутая ледяным ветром, залитая режущим, низким зимним солнцем улица. То и дело оскальзываясь на гололеде, Марина и Владислав, которого она держит под руку — на первый взгляд кажется, просто нежная парочка, но так она его поддерживает — подходят к парадному. — Зайдешь? — глухо и надтреснуто, пряча рот в шарф, спрашивает Владислав. — Нет, Владик… я очень спешу. Я забегу завтра или на днях, узнать, как ты. А сейчас — до свидания. До двери проводить тебя? Он отрицательно качает головой. — Беги, если спешишь… У меня же первый этаж. Оба несколько секунд стоят в нерешительности, не двигаясь, потом он отворачивается и скрывается в темном провале парадной. Марина провожает его взглядом. Откуда-то издалека надсадно, словно распиливая душу, скрежещет на повороте трамвай. Марина срывается с места.

Суета коридоров телестудии. Марина растерянно бредет, посматривая на номера и таблички на дверях, потом, отчаявшись, спрашивает пробегающего мимо молодого парня: — Вы не знаете, где Альбина Давыдовна? — Не знаю… где-то была… Убегает. Марина идет дальше. Задает тот же вопрос степенно идущей ей навстречу женщине с толстой папкой в руке. — Думаю, в семнадцатой. "Героев" обычно пишут там. — Героев? Женщина улыбается. — Ну, цикл передач так называется… "Герой нашего времени". Семнадцатая оказывается рядом. Но Марина не успевает открыть дверь; она резко распахивается сама, и изнутри вылетает элегантный, какой-то очевидно "не наш" мужчина, а следом за ним — Альбина, пытающаяся его задержать. Марина шарахается от них. Альбина говорит горячо: — Ну что ты так раскипятился? — Ты еще спрашиваешь! — отвечает он с несильным, но ощутимым акцентом. — Представь, спрашиваю. — Потому что ты, именно ты всякий раз выбрасываешь лучший материал и вставляешь какую-то пошлость. Ты что, специально портишь наши передачи? — Пошлость… — задумчиво, но как-то с угрозой говорит Альбина. — Да! Да! И ты это знаешь! — Так вот что я тебе скажу, Маркус, — ледяным тоном заявляет Альбина; похоже, Маркус задел ее за живое. — Пусть это пошлость, пусть! Но за нее платят. Именно за нее платят! И у вас, когда вы снимаете про себя, тоже платят только за нее. Попробуй не согласиться! Весь мир стал пошлым. — Свежая мысль, — говорит Маркус; видимо, от волнения его акцент становится сильнее. — Какая есть. Если хочешь знать, то, что тебя так тянет на русскую псевдоэкзотику — это тоже пошлость. Что вы о России знаете? Вы, интеллектуалы западные! Вы до сих пор уверены, что в России все сплошь Достоевские. Ага, как же. Нет здесь Достоевских больше! Распутины есть, мафия есть, проститутки, банкиры из бывших стукачей, киллеры, дилеры, хакеры, байкеры, рокеры — это сколько угодно. А Достоевские — ку-ку! — Но ведь этот человек — тоже есть! — Этот человек из прошлого века, а у нас передача о новых людях России. Новых! Да, пошлых, да, бессовестных — ради Бога! Пусть! Но за ними будущее. И это они платят, они! Сегодня, сейчас платят. И завтра будут платить. А философ этот доморощенный… Он просто умрет с голоду. Я же видела, у него один кусок черствого хлеба в холодильнике, даже чаю нет, кипяток пьет… — Может быть, эта передача сделала бы ему и его открытиям рекламу, помогла бы выжить! — Не смеши. Реклама открытий… я умру от смеха. Катя открыла для себя новые прокладки! — У тебя нет сердца… — Есть, и абсолютно такое же, как у тебя. Тук-тук, гонит кровь от желудка к мозгам и обратно. Просто вы там, в Европе, не в состоянии слопать все, что ставите себе на стол. В брюхо не влезает. И когда отодвигаете тарелку с обильными объедками, называете это добротой. Протестантская этика! — Нам… — говорит он, тщательно подбирая слова, — теперь будет трудно работать вместе. — Ничего, — она ослепительно улыбается. — Сдюжим. — Что ты сказала? Я не понял. — Справимся, говорю. Он заглядывает ей в лицо, потом несколько раз чуть кивает с каким-то сожалением — и уходит. Альбина поворачивается, чтобы вернуться в семнадцатую, но из-за угла коридора выступает Марина: — Простите, вы не подскажете, как найти Альбину Давыдовну? — Это я, — недовольно, исподлобья глядя на нее, говорит Альбина. — Очень приятно. Я Марина Аракелова, мы с вами созванивались третьего дня, и вы мне назначили… Альбина задумывается, с трудом припоминая. — А, так это по поводу дежурств на "Гласе народа"! — наконец припоминает она. Марина несколько раз радостно кивает — раз вспомнили, значит, шансы есть. — Да-да, я навела кое-какие справки о вас… Хорошо, идемте. Они обе идут к двери. — Только вам придется подождать. У меня не закончена запись… — Конечно. — Посидите здесь. Марина присаживается на стул у двери, рядом с двумя парнями, попивающими пиво из жестянок и беседующими вполголоса. Снимает сумку и ставит ее на пол. Альбина уходит, плотно притворив за собою еще одну дверь. Парни вдруг смеются вполголоса. — А вот еще… — говорит один. — Таксист сажает молодую пару, везет и удивляется: мужик все время к подружке поворачивается и делает вот так: "Э-э!" — свешивает голову на бок, по-висельному высовывает язык и издает сдавленный звук. — А девка его — бац сумочкой по балде. Через две минуты все сначала. Из коридора входит мужчина с какими-то бумагами. Нерешительно поглядывая по сторонам, останавливается у двери. — Ну, таксист уже кипит от любопытства, — продолжает парень, — и когда остается с мужиком один на один — тот дамочку выпустил и расплачивается спрашивает: "Что это у вас за странный ритуал?" — "Да понимаешь, шеф, отвечает мужик, — у нее вчера муж повесился, так я ее теперь прикалываю!" Смеются. Марина опускает лицо. Из-за двери, за которой скрылась Альбина, выходит пожилая, но всей повадкой своей энергичная телевизионная дама. — Альбина там? — спрашивает ее вошедший мужчина. — Да. Подождите. Сейчас очень интересную женщину пишут. Буквально из ничего поднялась… что называется, человек сам себя сделал. А теперь казино открыла, магазины… и благотворительностью занимается… — Какой благотворительностью? — сразу встрепенувшись, спрашивает Марина. — Вот точно не скажу… не знаю. Но чего-то там… для подростков. Тир, мотоциклы, единоборства всякие, силовые тренажеры… Культурный досуг для трудных мальчиков. Ведь надо же помочь им стать полноценными людьми, найти достойное место в жизни… Уходит. Парни опять смеются чему-то. Снова распахивается внутренняя дверь. Выходят Альбина и еще какая-то холеная, возраста Марины, дама; Альбина вежливо пропускает ее вперед и кудахчет: — Чудесная беседа, чудесная! Как вам все это удается… столько всего успевать, столько пользы, столько радости людям… Дюжие парни встают, отставляя пивные жестянки прямо на пол, и как-то сразу становится ясно, что это телохранители. Мужчина с бумагами делает движение к Альбине; та властно отстраняет его легким движением руки: потом. Марина и холеная дама встречаются взглядами. Секунду всматриваются друг в друга, потом дама восклицает: — Маринка! — Ольга! — Марина встает, и парни одинаковыми настороженными движениями поворачиваются к ней. — Господи, да сколько ж мы не видались-то! Это ты "Герой нашего времени"? — Ну, я, — чуть с вызовом говорит Ольга. — Вот здорово! Поздравляю.. — Знаешь, не с чем, — вдруг красиво скромничает Ольга. — Тружусь, кручусь… Как белка в колесе. — Ох, я тоже… — Маринка, я спешу, извини, — обрывает ее дама. Вежливо добавляет: — Но счастливый случай упускать нельзя. Хочется, знаешь, этак по-советски, как встарь… на кухне сесть и почесать языками не о делах, ни о чем вообще, а просто так. У меня сейчас кругом одни деловые… Позвони. — А у тебя телефон разве тот же? Я звонила когда-то — мне сказали, таких нет… — Да-да, — Ольга достает из сумочки органайзер, оттуда — визитку, и протягивает Марине. — Вот… когда будет время. — Да я сегодня же позвоню! Ольга улыбается, но холодно и недоверчиво — и пытливо всматривается Марине в лицо. — Знаешь, — медленно говорит она, — мне сдается, что ты каким-то чудом и впрямь рада меня видеть. Марина на мгновение теряется. — А как же… Да что ты говоришь такое! Конечно, рада, детство же… — Ненавижу детство, — говорит Ольга. — Жалкий возраст, унизительный… Н-ну ладно. Жду звонка. И уходит. Парни — за нею. Несколько секунд длится пауза, потом Альбина говорит: — Идемте со мной.