Московская сага. Тюрьма и мир - Василий Аксенов

Ах, значит, я гонец, подумал тот, однако ничего неоставалось, как только поклониться: гонец к вашим услугам, сударыня. Тольколишь после этого и вбежавшая Майка увидела гонца. Вдруг вспыхнула и изумленновытаращила стрепетовское, еще более усиленное синим платьишком, синеглазие. Всеженщины этой семьи светились синевою, в то время как мальчик Марат излучалкавказский агат. Майка держала безумную мать за плечи, а сама была всяповернута, радостно и изумленно повернута к гонцу. Запоминающаяся картинка,подумал Борис и сделал еще один шаг к выходу.

– Это письмо попало ко мне случайно. Как я понимаю, ему неменее пятнадцати лет... – проговорил он.

– Значит, вы совсем недавно видели Андрея, молодойчеловек? – тем же светским тоном продолжила разговор Александра. –Вы, кажется, спортсмен, не так ли? У вас, наверное, много с ним общихинтересов? Ах, как он делал утреннюю зарядку! Какие подбрасывал гири! Я немогла ни одной из них даже оторвать от земли!

Майка взяла из ее рук письмо, быстро развернула его иотвернулась, закрыв локтем глаза. Чернильный карандаш внутри совсем размазался.

Борис, еще больше приблизившись к двери, огорченно pазвелруками:

– Простите, я не знал... Только сегодня утром я нашел этописьмо в бумагах... друга нашей семьи... Как я понимаю, его бросили из вагонаеще в тридцать седьмом... Ну, знаете, из этих спецвагонов... а потом нашдруг... ну, сам... ну, вот, и я подумал...

– Ну, давайте теперь читать, – мирно и торжественнопровозгласила Александра. – Дети, мама, все к столу! Вы, молодой гонец,тоже! Любопытно, что пишет Андрей? Знаете, я не отказалась бы от бокала вина!

Майка вдруг рванулась, резко обогнула, как будто он был некруглый, а квадратный, стол, схватила за руку Бориса и вытащила его в коридор.

– Пойдем! Пойдем! Ей больше ничего не нужно знать! Спасиботебе за письмо и забудь о нем! Знаешь, я тебя знаю! Знаешь, знаю! Я как тебяувидела, так и обалдела! Ёкалэмэнэ, вот он и явился!

Из туалета выглянуло непривлекательное, как коровья лепешка,лицо Аллы Олеговны. Майка, сверкая зубами и глазами, тащила мотоциклиста вон изпропотевшей бедами квартиры. Какая тоненькая, подумал Борис, можно сомкнутьпальцы у нее на талии.

– Откуда же ты меня знаешь? – спросил он уже на лестнице.

– А я тебя видела в Первой градской. Я там медсестройработаю на госпитальной терапии. Как увидела тебя, так и ахнула: ну вот и он!

– Что значит «ну вот и он»? – недоумевал Борис.

– Ну, то есть мой, – пояснила Майка.

– Что это значит, «ну то есть мой»? – улыбался Борис.Они спускались по лестнице, Майка все не отцеплялась от кожаного рукава.Обладатель этого рукава, то есть руки, засунутой в этот рукав, чувствовалцепкие пальчики. Внутренний смрад коммуналки быстро испарялся.

– Ну то есть такой, о каком мечтала, – пояснила Майка снекоторой досадой, как непонимающему. – Ну, в общем, мой парень.

– Вот так прямо? – покосился на нее Борис.

– А чего же косить? – рассмеялась она. – Я тогдазамешкалась в Первой градской, потом хватилась, ну, рванула, а ты уже уехал намотоцикле, так и дунул по Большой Калужской и пропал. Ну все, думаю, никогдабольше этого моего не встречу. И вдруг сегодня, ну и ну, екалэмэнэ, мамкакричит, бегу, вбегаю, а дома он сидит, мой, вот это да!

– А что это мама твоя... давно она такая странная?.. –осторожно спросил он.

– Бабушка говорит, с того времени, как папа... ну, пропал...Ей то лучше, то хуже, но последнее время все хуже. Соседи требуют, чтобы мы еев психушку сдали, но мы не хотим. И я, и бабка, и Маратка, ну братик, за нейухаживаем, ну... – Она резко оборвала свои пояснения, как бы показывая,что совсем не об этом ей сейчас хочется говорить.

Они уже были в подъезде дома. Борис в последний раз бросилвзгляд наверх. Там через перила, словно бронзовый апельсин с черной шевелюрой,свисало взволнованное лицо Марата. Вот этот, кажется, узнал меня по «Советскомуспорту», подумал Борис.

– Этот Марат, он что же, приемный тебе брат? Или по матери?

– Нет, родной, и по отцу, и по матери.

– Позволь, как же родной? Сколько ему лет?

– Тринадцать с чем-то, скоро четырнадцать...

– Ну, а письму-то этому пятнадцать.

– Ну так что же?

– Ну ты же медсестра, правда?

– Ну да, так что же?

– Ну как же он может быть тебе родной, без твоего отца?

– Ну мать говорит, что родной, и бабка говорит, что родной.

– Ну понятно.

– Ну хватит об этом! Мы сейчас куда пойдем?

Они уже стояли на улице. По Ордынке летел сильный теплыйветер. Майка одной рукой придерживала волосы, другой – юбку. Ветер разбередилдаже набриолиненный кок Бориса.

– Я не знаю, куда ты сейчас пойдешь, а я сейчас уезжаю наКавказ.

– Ой, я с тобой поеду! Подождешь десять минут?

– Перестань дурака валять!

Он подошел к мотоциклу. Коляска была плотно зачехленабрезентом.

– Ой, это тот же самый?! – радостно вскричала она.

Он пожал плечами:

– Откуда я знаю, что ты имеешь в виду?

Ситуация стала его уже немного раздражать. Точно так жебывает, когда какая-нибудь хорошенькая и несчастненькая собачонка увязывается.Не отгонять же ее палкой.

Он сел в седло, снял противоугонный крюк, вставил ключ в замок,завел машину. Собственными руками доведенный до совершенства ГК-1 заворчал сосдержанной мощью.

– Ну, до свиданья, Майя. Я зайду, когда вернусь.

– Нет, ты не зайдешь! – с отчаянием воскликнулаона. – Я с тобой поеду! Подожди!

Но он уже тронулся.