Абвер – «щит и меч» III Рейха - Герд Бухгайт

Из многих публикаций послевоенного времени сложилось представление, будто Канарис сознательно и систематически утаивал или преподносил руководству вермахта сведения от своих агентов в совершенно искаженном виде. Это утверждение совершенно ошибочно. Наоборот, донесения, направлявшиеся в ОКХ и ОКВ, как и в штабы видов вооруженных сил, неизменно снабжались указаниями о характере и степени надежности их источников[249].

Что же касается отношения адмирала к Гитлеру и нацизму, то в кругу близких к нему людей он отнюдь не скрывал, что считает фюрера и его партию «величайшим несчастьем», постигшим Германию. Несмотря на то, что он внутренне был готов сделать все, чтобы свергнуть «осквернителя рейха», ни в каких тайных предательских приготовлениях или действиях он не участвовал. Однако, сообразуясь со своими гуманными убеждениями, он считал своим долгом саботировать откровенно зверские приказы о расстрелах и ущемляющие престиж Германии планы и директивы диктатора.

В декабре 1940 г. Гитлер в связи с поражением итальянцев в Киренайке и угрозой, созданной англичанами для Ливии, писал в письме к дуче, что он «недоволен назначением генерала Вейгана с поручением восстановить порядок в Африке». При этом никто не смог бы упрекнуть Вейгана в некорректном отношении к немцам или в каких-то агрессивных намерениях. Гитлер просто боялся, что Вейган может повернуть подчиненные ему войска против немцев и передать французские владения в распоряжение формирующихся сил «Свободной Франции». Поэтому Гитлер намекнул абверу о необходимости при случае убрать Вейгана. Канарис не стал торопиться, надеясь, что развертывающиеся события оттеснят преступное намерение диктатора и он о нем забудет. И верно, вскоре после этого обстановка в Киренайке стабилизировалась благодаря вводу немецких войск генерал-лейтенанта (впоследствии — фельдмаршала) Эрвина Роммеля, и дело Вейгана было положено в архив.

Весной 1942 г. находившийся в плену у немцев французский генерал Анри Оноре Жиро сбежал из крепости-тюрьмы Кёнигштайн в неоккупированную часть Франции. Гитлер приказал Кейтелю принять меры и возвратить генерала в тюрьму. С представителем вишистского правительства была достигнута договоренность, что германский посланник фон Абетц встретится с генералом в отеле «Энглетер» в небольшом городке Мулен-сюр-Айе на демаркационной линии. Абетц хотел уговорить Жиро добровольно вернуться в Германию в качестве «уполномоченного» правительства Виши и там взять на себя заботу о французских военнопленных. Жиро отклонил предложение немцев и возвратился в неоккупированную часть Франции. Но на этом дело не кончилось. Гитлер потребовал от абвера доставить генерала живым или мертвым.

Канарис опять-таки оставил это требование поначалу без внимания. Когда же Кейтель через некоторое время настойчиво потребовал исполнения приказа, дело дошло до резкого разговора, в ходе которого адмирал попросил освободить его от этого задания. После этого в узком кругу абверовцев вошла в обиход классическая фраза полковника Пикенброка о том, что давно пора бы посоветовать г-ну Кейтелю довести до сознания фюрера, что «мы — военная разведка, а не кровожадные псы из СС или СД». А когда в сентябре 1942 г. Кейтель в отсутствие Канариса вновь поднял вопрос о Жиро, Лахузен, не знавший о разговоре Кейтеля с Канарисом, сказал, что адмирал оставил это дело лично для себя. Тогда Кейтель захотел узнать, не станут ли «соседи» (т. е. СД или гестапо) предпринимать что-либо в этой связи. И Лахузен наобум ответил «да». Тем самым он оказался в крайне неприятном положении: нужно было срочно доложить об этом разговоре Канарису, который к этому часу вылетел из Испании в Париж. К счастью, Мюллера тоже не было в Берлине. Лахузен немедленно вылетел в Париж и встретился с Канарисом в отеле «Лютеция», где располагалась резиденция разведцентра абвера. И тут адмирал показал один из своих «фокусов» с памятью. Он задал Лахузену три вопроса: когда Жиро совершил побег, когда было совещание в Праге о разделении компетенции между абвером и СД и когда был убит Гейдрих? Получив ответы на все три вопроса, Канарис рассмеялся: теперь он мог совершенно спокойно доложить, что он именно тогда договорился с Гейдрихом, что дальнейшее ведение дела Жиро СД берет на себя. Такой довод был бы невозможен, если бы Жиро сбежал после убийства Гейдриха.

По убеждению шефа тайной службы, тот, кто принимает хоть какое-то участие в убийствах, также является виновником преступления, пусть даже если это ему приказано сделать, а то, что предосудительно в моральном плане, не может быть оправдано и в политическом. Этого правила Канарис придерживался и тогда, когда в начале февраля 1943 г. «генеральный штаб сухопутных войск высказал абверу пожелание провести диверсионный налет на русскую ставку верховного главнокомандования». В «Журнале боевых действий» абвера-II от 2 февраля 1943 г. сделана такая запись: «Шеф управления отклонил предложение, сделанное ему во время краткого визита в генеральный штаб и состоявшее в том, чтобы силами абвера-II провести операцию против русской ставки. В этой связи шеф категорически запретил диверсионные акты против отдельных лиц»[250]. Именно так следует понимать упрек в адрес Канариса о «саботаже приказов германского военного руководства»; ведь именно благодаря этому ОКВ, генеральный штаб и другие командные инстанции не были признаны преступными организациями.

Среди конкретных упреков, бросаемых адмиралу Канарису, выделяется часто высказываемое утверждение, будто бы он был тайным вдохновителем немецкого Сопротивления. Следует оговориться, что причастность Канариса к Сопротивлению необходимо рассматривать сугубо независимо от деятельности абвера. Дело в том, что управление «Абвер/Аусланд» в ОКВ как таковое и его руководство (начальники отделов абвер-I, II и III) были фактически вынужденными противниками гестапо и СД, но это отнюдь не превратило их в группу Сопротивления. Канарис не обладал способностью ненавидеть, чем отличался, например, генерал Остер, и он никогда не был в первых рядах оппозиции. Он, конечно, воодушевлял на это тех или иных людей и многих (и многое) покрывал, однако метод насильственного устранения человека был для него неприемлем.

Сопротивление тому или иному виду правления существовало во все времена и повсюду. А в тоталитарном режиме «сопротивление» и те, кто в нем участвует, должны всячески избегать «стукачей», упражняться в молчании и скрытности, искать непрямые пути к цели и четко определять границы между официальным разговором и действием, с одной стороны, и частными беседами и обменом мыслями — с другой. Канарис все это делал великолепно. Он «терпел» движение Сопротивления в рядах абвера и подпитывал информацией планы «бунтарей» относительно государственного переворота, подготавливавшегося генерал-полковниками Беком и Гальдером (а они готовы были свергнуть режим еще осенью 1938 г.). Он поддерживал также по мере возможностей мирные переговоры доктора Йозефа Мюллера зимой 1939/40 г., хотя и понимал, что предпосылкой этого должно было стать непременное свержение Гитлера. Но сам он при этом всегда оставался в тени, причем не потому, что это был его стиль или что он любил интригу или игру, как считает английский историк Тревор-Роупер, а просто из нерешительности и, как ни странно, присущей ему сентиментальности. Инициативу он всегда предоставлял другим. Однажды он был в штаб-квартире Гитлера с одним из своих начальников отделов. Они прохаживались по дорожке перед бункером в ожидании приема, и вдруг он увидел Гитлера, разговаривавшего совсем рядом с одним из своих адъютантов. «Промаха бы не было!» — вырвалось у сопровождавшего Канариса абверовца. Канарис взглянул на него и сказал: «Ну что ж, давайте!»[251]Но мысль сделать это самому никогда не пришла бы ему в голову.