Абвер – «щит и меч» III Рейха - Герд Бухгайт

После того как в полночь Канариса привели из зала суда в свою камеру, он сообщил своему соседу «перестуком» следующее: «На последнем допросе сломаны кости носа. Мое время истекло. Если выживете, передайте привет моей жене». Будучи свидетелем на процессе по делу Хуппенкотена после войны, полковник Лундинг подтвердил это заявление Канариса. Без сомнения, адмирал и до того неоднократно подвергался истязаниям.

Ранним утром 9 апреля, около 6.00, в бункере возникло оживление. Мощные электролампы осветили двор очень ярким светом. Сквозь щель в двери Лундинг увидел, как эсэсовец снял с Канариса все оковы и приказал раздеться догола, а потом вывел его в таком виде во двор. Через несколько секунд он услышал крик из канцелярии: «Пошел!» И словно тень прошмыгнула в ярком свете через двор фигура человека с копной белых волос навстречу смерти. Спустя 4–5 минут с места казни раздался новый крик: «Следующий!» И снова из-за, вероятно, открытой двери канцелярии прозвучал приказ: «Пошел!» Утром 9 апреля это повторялось несколько раз.

Доктор Йозеф Мюллер, ожидавший в этот час такого же решения своей судьбы, рассказывал об этой ночи следующее: «Часа в четыре утра я услышал шум и чей-то детский голос. Это была дочь бывшего федерального канцлера Австрии Шушнига. В шесть часов были выкрикнуты номера двух камер. И тут я услышал голос Канариса в последний раз. Я ждал в своей камере, но мой номер не выкликали. В 8.00 пришел какой-то эсэсовец и снял с меня наручники с кандалами. Через некоторое время в мою дверь снова постучали, лязгнул засов, дверь начала открываться, и тут чей-то мужской голос спросил меня по-английски, понимаю ли я английский и могу ли на нем говорить. Это был пленный офицер-англичанин. Он спросил: «Вы, должно быть, из тех высокопоставленных офицеров, которых казнят?» — «Вроде бы так», — ответил я. «Больше этого делать не будут. А тела ваших друзей уже сжигают за нашим бараком»[298].

Так оно и было. Трупы казненных, продолжал Мюллер, «сжигались прямо у нас за спиной. И самое ужасное было в том, что подувший вдруг ветер стал заносить в маленькое зарешеченное окно камеры не полностью сгоревшие остатки человеческих волос и кожи. Вынести это не было сил. Меня трясло в страшной душевной муке, и я плакал»[299]. А еще раньше, когда лагерный врач закрывал глаза казненным, он заметил, что все тело адмирала покрыто многочисленными кровоподтеками и ранами.

Здесь встает вопрос, почему приговор Канарису и его товарищам по несчастью был приведен в исполнение без обычного утверждения председателем суда. По всем процессуальным положениям приговор при любых обстоятельствах должен визироваться судебным исполнителем. Неправомочным было здесь и так называемое «постановление об исполнении приговора». Короче говоря, это не была чья-то ошибка: просто высшее руководство поняло, что бывший шеф абвера не должен пережить разгром и падение Германии, потому что он знал слишком много. И никто другой не смог бы дать мировой общественности более правдивую оценку гитлеровского правления и его злодеяний, чем этот честнейший и неподкупный свидетель.

С того дня прошло много лет. Место казни пришло в полное запустение. Стены «бункера» все в трещинах. Сквозь пустые окна гуляет ветер. Напротив высится часовня, и здесь, над «долиной смерти», 9 апреля 1965 г. собрались многие бывшие офицеры абвера из всех частей Германии, из Австрии и Южного Тироля, чтобы провести здесь «час памяти». Речь, посвященную памяти Канариса, произнес один из ближайших его сотрудников, полковник в отставке Отто Вагнер: «B этот день 20 лет назад в этом заброшенном углу земли, за колючей проволокой и сторожевыми вышками над Вильгельмом Канарисом и его товарищами свершилась безжалостная судьба. Здесь нет ни могил, ни надгробий. Их телесную оболочку приняла сама земля, и природные стихии играли свои прихотливые игры над этой скрытой от взоров обителью ужаса. Став свидетелями этих десятилетий германской истории, мы до сего дня все еще не можем ни четко осознать ушедшие далеко от нас события, ни объяснить самим себе смысл происходившего тогда. Мы стоим окаменевшие и растерянные перед вопросом, как вообще могло случиться, что в наших германских землях возникло такое невероятное варварство. К великому сожалению, человечество не учит уроки как из судеб отдельных людей, так и из общемировой истории. По своей природе человек стремится не замечать могил — как видимых, так и невидимых — и довольствуется тем, что ему преподносит настоящее, сиюминутное. В этом и состоит одна из причин того, что делает возможными скачки назад в состояние дикости, когда сердце и совесть оказываются спящими… Вильгельм Канарис сразу распознал еще только-только начавшееся развитие, увидев в нем не только надвигающуюся катастрофу для своего народа, его истязал внутренне все яснее обозначавшийся облик очумевших и одержимых властителей, жаждущих властных игрищ. Его натура, чуждая всякого насилия, сделала его защитником преследуемых, примером для нерешительных и покрывателем всех сопротивлявшихся. Но не каждый человек способен сопротивляться до конца. Не мог этого сделать и Канарис, который в силу своей внутренней мягкости и уступчивости божьему промыслу согнулся, чтобы в конечном счете умереть ради своих идеалов. Очень трогательное свидетельство в пользу Канариса содержится в письме датского полковника Лундинга, делившего с ним заточение в лагере СС, отрывки из которого я намерен вам зачитать: «Я знал, что Канарис был честным офицером, безупречным джентльменом. Я давно уже чувствовал высокое внутреннее его достоинство и глубокое понимание вещей, всегда свойственное старым офицерам-разведчикам и проявляющееся в их отношении к своему долгу и друг к другу… Канарис проявил ко мне, своему фактически врагу, большую чуткость, и потому мы чувствовали себя в заточении скорее друзьями, чем врагами… Несмотря на ужасное обращение с ним эсэсовцев, он всегда вел себя как истинный офицер. Скованный по рукам и ногам и оскорбляемый самым гнусным образом, он не переставал быть офицером. И на смерть он пошел не как трус. Я слышал его слова, я видел его. Я видел, как тащили его труп. И пусть это письмо послужит выражением того, что даже иностранец смог побороть в себе ненависть и начал думать как западный европеец, готовый охотно подать руку офицерам-единомышленникам в других странах…»

Этими словами датского полковника Лундинга, бывшего некогда противником Вильгельма Канариса, мы и закончим наше повествование.