Прощай, генерал... Прости! - Фридрих Незнанский

Приезжал редко, но деньги платил исправно. Никого к себе не водил, жил нелюдимо, с соседями не знакомился, водки не пил и не буянил, а сидел тихо, иногда по нескольку дней подряд не выходя на улицу, потом снова пропадал на какое-то время. Вот и вся информация.

Бурят мог только гадать, за что на этот раз его взяли. Да еще с боем. А когда привезли в управление, кажется, что-то стало наконец проясняться. И в том направлении, которое было в настоящий момент наиболее приемлемым из всех плохих вариантов. То есть вопросы касались лишь взрыва самолета и убийства Ващенко.

Балданов на какой-то момент даже поверил, что никто из своих его не сдавал, а просто он сам виноват, что засветился, находясь в федеральном розыске. Вот поэтому он и мог отвечать на отдельные вопросы следователя, помня, что свидетеля, который его тогда опознал, уже давно нет в живых. Михаил сам и постарался в свое время устранить его.

Вопросы ему быстро наскучили, а подписывать признание, что это именно он подложил бомбу в самолет, он и не собирался. Пускай сами доказывают.

Но Бурята почему-то очень настораживали последние слова Бугая насчет того, чтобы не прогадать. Что тот хотел этим сказать? Чтобы Бурят не смел сдавать хозяина? Так ведь он и сам этого делать не хотел. Это ж с ходу подписать себе смертный приговор! Он был профессиональным «исполнителем» и прекрасно знал, что ни одна камера, никакое СИЗО, какой бы толщины стены там ни имелись, не спасут от мести хозяина. Так зачем же себя подставлять?

Он чувствовал, что следователь ничего от него так и не добился, зато устал и уже сам не знает, как от него отделаться. Сказал: читай, подписывай и вали в камеру, к чертовой матери.

Только на шконке, в одиночной камере, куда его определили, Михаил наконец пришел в себя и успокоился окончательно. Подумывал даже, как бы половчее кинуть «маляву» на волю, чтоб быстрее дошла до хозяина и сообщила ему крайне важную весть — тянут за старые дела. И еще на всякий случай — чтоб там, у него, не решили, что он мог ссучиться, и не приговорили раньше срока…

Несколько дней, по просьбе Турецкого, Бурята не трогали. Не вызывали на допросы. Не реагировали на его требования представить ему адвоката, без которого он никому теперь и слова не скажет. Контролеры молча смотрели на него и как-то недобро усмехались. Все с ним словно играли в «молчанку». И Бурят поневоле начинал нервничать.

Передавать на волю его «маляву» никто не собирался, этот вопрос с ним даже и не обсуждался, когда он заикнулся о своей просьбе, которая будет щедро оплачена. Однажды пришел врач, здоровенный, краснолицый мужик, и под пристальным присмотром контролера, стоявшего в дверях, переменил повязку, смазав раны какой-то вонючей дрянью. Тюремную баланду еще приносили и небрежно, как собаке, плескали в миску.

И вот под вечер — он понял это по меркнущему небу за переплетом окошка, расположенного почти у самого потолка, тюрьма-то старая, темная, сырая, — в камере появился гость. Балданов узнал его почти сразу. Это был тот «важняк» из Москвы, с которым хозяин вел базар. Ну когда уделали тех двоих из «Аргуса».

Хозяин, бывало, определял некоторых из них в помощники к Михаилу, но Бурят, как правило, отказывался, предпочитая работать в одиночку. Может, поэтому и тот случай не вызвал в его памяти ничего, кроме злорадства. Крутые они! Вот и уделались, как последние сопляки…

А гость присел на край шконки, оглядел убогое и тесное помещение, покивал задумчиво, будто убедился именно в том, в чем был уверен заранее, и сказал:

— Ну вот и снова довелось встретиться, Михаил Санжиевич.

Бурят, сидевший у стола, равнодушно пожал плечами, словно ему было все равно.

— Вы догадываетесь, зачем я пришел?

— Не знаю и знать не хочу. А мы и незнакомы.

— Ну да, ручки не жали. Но в этом и нужды не было. Да и не будет. Дело Ващенко, скажу вам сразу, меня не интересует. Там все предельно ясно. Есть свидетельские показания, всякие сомнения развеяла экспертиза. Зря вы мужика убрали, ориентировку-то на вас прислали из Екатеринбурга, где вас отлично и давно знают и помнят, Михаил Санжиевич, Еще по тем временам, когда вы блистали на татами… А ведь недавно было, а?

Вам ведь всего тридцать три? Как Христу;.. А уже три ходки… И последнее дело… — Турецкий как бы принужденно вздохнул. — А у нас отменили смертную казнь, хотя черт его знает, куда время повернет… Но пожизненное вы себе обеспечили.

— Красиво лепишь, следак! — заметно пересилив себя, хмыкнул Бурят. — Да только нам — без разницы. Адвоката зови, да не любого, а на кого я пальцем покажу. Иначе слова от меня не дождетесь.

— А зачем мне ваши слова, вы подумали, Балданов? Мне ваши чистосердечные раскаянья не нужны. Во-первых, у вас на то духа не хватит, а во-вторых, Белкин, на которого вы, вероятно, рассчитываете, пошлет вас подальше. Гонорары ваши ему не нужны, у него, сами знаете, другой клиент, покруче. А потом, я разговаривал недавно с ним — ни боже мой! — Турецкий непринужденно рассмеялся. — Да ему и Кол ян запретит так-то уж откровенно светиться.

Вот такой легкий вроде, даже непринужденный, но чувствительный укол попал в цель. Заметил Александр Борисович, как напрягся Бурят, взгляд в стол упер.

— Видите ли, Михаил Санжиевич, я подозреваю, что никто с вами никаких отношений больше иметь не захочет. Дело-то ясное. Но несколько вопросов, если позволите, у меня к вам имеются. Честное слово, из чистого интереса. Могу?

— Валяй, — несколько отрешенно отреагировал Бурят, — если тебе не спится спокойно…

— Да у меня-то сон нормальный… Вот скажите — не для протокола, а просто самому хотелось бы знать, из чисто спортивного интереса… Вы заряд-то успели рвануть — там, возле козырька? Или это «пушка» сработала? Объясню вопрос, — заторопился Турецкий, заметив, как Бурят вмиг напрягся. — Эксперты, которых я вызвал из Москвы, все, что нам требуется для обвинительного заключения, уже выяснили. Но вот имеется там одна совсем незначительная деталь. Которая может все повернуть на сто восемьдесят градусов. Я не буду вдаваться в тонкости криминалистики, физических проявлений некоторых законов баллистики, но ведь по логике вещей, если произошло так называемое наложение ударных волн, вы понимаете?..

Бурят напряженно молчал. И Турецкий видел, что самое главное сейчас не подставиться нечаянно, а продолжать уверенно, как говорят уголовники, «лепить горбатого».

— То есть при подобном наложении основной, первоначальный, эффект волны, с одной стороны, как бы гасится, да?.. Но с другой — усиливается эффект наложения вторичного, так сказать, удара. Вы, я знаю, хорошо разбираетесь в этих делах. Так вот, выводы экспертов, которые, по подсказке Нестерова, вы знакомы с ним, тщательно исследовали склон и обрыв, откуда, по идее, шла первая волна, и высказали свои достаточно убедительные заключения. Сам взрыв мог роли не играть, ну рвануло — и рвануло, никакой беды бы и не было, если бы не сработало это проклятое наложение. Отсюда и такой трагический итог.