Рудольф Нуреев. Жизнь - Джули Кавана

Правда, Рудольф никогда не собирался затмевать Эрика. Наоборот, Эрик нужен был ему как источник вдохновения. Как признавал он сам, наблюдение за великим танцовщиком стало для него источником самоподдержки. «Я получаю. Я больше не пуст». Еще в России он решил разыскать Эрика, чтобы, подобно вампиру, напитаться от него – или, как он выразился, «поехать и высосать его». «Он опустошал Эрика, – сказала Соня, – впитывая все, что у Эрика было».

С сексуальной точки зрения Рудольф, как и следовало ожидать, был реципиентом, причем обладавшим огромным аппетитом. «Он всегда был требовательным с сексуальной точки зрения и большим собственником, что иногда подавляло Эрика, – говорит Рей Барра. – Собственником, однако, при этом весьма распутным».

В апреле Рудольф получил открытку от одного венгерского танцовщика, знакомого по Ленинграду. Танцовщик предлагал им встретиться летом. Рудольф сразу же ответил, описав свой график и добавив: «7–9 июля я буду в Италии. В августе мы едем в Грецию в отпуск. Но если я буду знать, куда и когда ты хочешь приехать, я смогу быстро добраться туда».

Виктор Рона, высокий, харизматичный солист Будапештского государственного института хореографии, был на два года старше Рудольфа и восхищался им с 1959 г., когда оба выступали на Венском фестивале молодежи и студентов. Он видел конкурсантов из Кировского театра только в па-де-сис из «Лауренсии», но его поразил один танцовщик, который резко выделялся на фоне остальных. «Кто он?» – спросил себя я». Будапештская труппа поддерживала тесные связи с русскими хореографами и балетмейстерами, и в конце года Виктор приехал в Ленинград со своей партнершей и одноклассницей Адель Орос изучать классику под опекой Пушкина. 12 декабря Виктор записывает в дневнике, как они оба бежали в театр после занятий, чтобы увидеть «новых артистов Колпакову и Нуреева» в «Жизели». И Рудольф, в свою очередь, старался посмотреть, как танцуют молодые венгры. Александр Иванович сказал ему, что венгерская пара знает «Жизель» в редакции Лавровского, и Рудольф начал приходить на их репетиции, чтобы самому изучить хореографию. Разделяя одинаково страстное воодушевление балетом, они работали до глубокой ночи, а потом, перейдя улицу, приходили к Пушкиным, где их уже ждала с ужином Ксения. «То, что началось как рабочие отношения, развилось в истинную дружбу», – говорит Адель, которая родилась в один день и один год с Рудольфом. 17 марта они вместе праздновали день рождения на улице Росси. Когда венграм настала пора уезжать, Рудольф и Александр Иванович проводили их в аэропорт, где расстались в надежде увидеться вновь.

Они поддерживали отношения. После лондонского дебюта Рудольф послал Виктору свой снимок в сольной партии Аштона с припиской: «Любимому Виктору. Желаю тебе большого счастья на сцене и в жизни. Твой большой друг Рудик».

Пушкин вел с венгерским танцовщиком регулярную переписку; он посылал нежные новогодние поздравления от них троих – «Целуем тебя тысячу раз». В одном письме он напоминал Виктору, как Рудольф хочет появиться «в твоей «Жизели». Зимой 1962 г. Виктор и Адель прилетели в Лондон для съемки па-де-де из «Гаянэ», которую проводил канал Би-би-си (передача вышла 27 августа); в аэропорту их встретил Рудольф. Они были ошеломлены, когда он объявил, что везет их обедать с Марго Фонтейн. В свою очередь, Рудольф тоже обрадовался возможности получить известия с родины. В Ленинграде Рудольф и Виктор, мягкосердечный молодой человек с живыми глазами и черными кудрявыми волосами, почти никогда не проводили время наедине, но именно в те несколько дней, если верить Адель, «началась их более глубокая дружба».

Через месяц или два, после нескольких писем от Виктора из Хельсинки, куда он ездил на гастроли, пришла открытка, в которой он предлагал встретиться в Берлине, где Виктор должен был снимать «Щелкунчика», или в Италии или Франции, где он планировал провести двухнедельный отпуск: «Я напишу тебе, где и когда точно я буду. Передавай привет Марго. Целую. Виктор».

Так вышло, что их следующая встреча в конце года больше походила не на романтическое свидание в Европе, а на тайное рандеву «в духе плаща и кинжала» в лондонском аэропорту. Рудольф рассчитывал, что Виктор может быть ему полезен. Тогда танцовщик готовил роль Меркуцио в балете Лавровского «Ромео и Джульетта» – Рудольф сам мечтал поставить этот балет в Лондоне. «Марго тоже этого хочет, – писал он, – но все зависит от того, поставит ли его Лавровский». Виктор был очевидным связующим звеном; кроме того, он поддерживал непосредственные отношения с Пушкиным. «Я все время пытаюсь дозвониться Александру Ивановичу, но безуспешно, – сказал ему Рудольф. – Если будешь ему писать, пожалуйста, передай номер моего телефона: Фримантл 1603. Ему понадобятся только первые три буквы».

Пока Рудольф поддерживал связь с учителем только через Ксению. В своих многочисленных письмах и открытках (адресованных «через М. Фонтейн для Руди, «Королевский балет», Ковент-Гарден, Лондон») Ксения никогда не называла Пушкина по имени; он проходил под псевдонимами «Старик», «твой профессор» или «наш учитель». Ксения сообщала, как расстроен и обеспокоен Александр Иванович тем, что не получает известий от своего ученика. «А потом он становится ужасно раздражительным, потому что к нему все время кто-то приходит и рассказывает всякие фантазии и домыслы о тебе». Сама Ксения, вынужденная тратить много эмоциональных сил на повседневные дела, превратилась в апатичную затворницу, похожую на какую-нибудь чеховскую героиню. «Я никогда в жизни не вела дневник, а вот теперь пишу тебе каждый день. Мне нечего рассказывать о повседневной жизни, каждый мой день похож на предыдущий», констатирует она, описывая свои походы на рынок, и даже то, что они с Александром Ивановичем ели на завтрак. Очень редко какая-нибудь подруга находит в библиотеке англоязычную статью о Рудольфе, которую не заметила цензура; подруга переводит статью Ксении. «Так она существовала с Рудиком в памяти и душе – она очень тосковала по нему». Не упоминая о собственных притязаниях, Ксения ругает Рудольфа за то, что он исполняет слишком много па-де-де подряд – «Это ужасно… Ты совсем не думаешь о своих ногах» – и предупреждает о потенциально развращающем влиянии Запада. «Повсюду симпатичные и не слишком симпатичные люди, которые будут приглашать тебя в клуб или выпить пива… А это вредно для танцовщика. Тебе с твоими нервами стоит быть особенно осторожным. Легко попасть под влияние зла. Помни, ты должен оставаться таким же, каким знаю тебя я – честным и правдивым».

Часто она заканчивает письма увещеванием: «Береги себя, будь умником!» или «Ты должен быть серьезным и получить образование. Не трать попусту время на ерунду». В одном письме она рассказывает ему о концерте Вана Клиберна, который она видела по телевизору, и загрустила оттого, что Рудольф больше не играет на пианино. Используя зашифрованные имена, она передает обрывки новостей о друзьях, таких, как «твоя бывшая любовь Элла» (Нинель Кургапкина) или «наш любимый Бобик Ш» (Алла Шелест). Единственный, о ком она ни разу не упомянула, – Тейя. У него в то время начался роман с индонезийской танцовщицей, тоже студенткой Ленинградского хореографического училища. «Ты знаешь, как меня всегда вдохновлял Восток!» – написал Тейя Рудольфу в собственном письме, пытаясь объясниться: «После того как ты уехал, я так по тебе скучал, что не знал, что мне делать: остаться одному или жениться». Ксения с первого взгляда невзлюбила Нурейни. «Она говорит Тейе: «Я приглашаю тебя, но без твоей обезьянки». Ксения считала роман Тейи с Нурейни не только угрозой для их отношений, но и предательством Рудольфа. «Все должны были ждать его, – сказала Тамара. – Ксении Иосифовне казалось: те, кого любил Рудик, больше не могут сближаться ни с кем. Они должны оставаться свободными и ждать его».