Тибет и Далай-лама. Мертвый город Хара-Хото - Петр Козлов

Так как мне лично не удалось ни теперь, ни впоследствии наблюдать праздник цветов или масла, то будет уместно рекомендовать описание его, сделанное в свое время Рокхилем[204].

Следующим большим праздником в Гумбуме нужно считать торжество воплощения будды Шакьямуни, которое длится целый месяц: с начала апреля до первых дней мая. Характерной чертой этого праздника является множество процессий, двигающихся по всем улицам с изображением будды.

С наступлением осени начинается четвертый праздник – торжество воды, имеющий характер искупления и очищения от грехов посредством купанья и питья чистой воды. Этот праздник продолжается около трех недель.

Двадцать пятого числа десятого месяца – день праздника ламп и вместе с тем памятный день смерти или переселения в небеса великого Цзонхавы. Вечером перед изображениями всех божеств зажигаются иллюминации, на всех плоских кровлях также горят фонари, и весь монастырь становится похожим на далекое небо, усеянное звездами. По сиянию и блеску огней ламы гадают, делая предсказания на будущий год.

Но одним из самых любимых народом праздников является праздник шапок, когда на два, а то и на три дня ворота монастыря открываются для женщин[205]. В течение этих нескольких дней каждый мужчина имеет право подойти к женщине, встреченной им в стенах монастыря, и отнять у нее головной убор, который она, по уговору, должна снова получить от него следующей ночью самолично.

Кроме главнейших вышеописанных праздников, в Гумбуме совершается еще целый ряд различных религиозных церемоний, из которых упомянем лишь только две – церемонию на благо путешественников всего мира и ночное молебствие лам.

Двадцать пятого числа каждого месяца монахи Гумбума собираются на соседней горе и, совершив молитвы, разбрасывают по ветру многочисленные бумажные фигурки скачущих лошадей, которые разлетаются далеко-далеко во все стороны. Эти лошади волею будды настигают в пустыне усталых и измученных путников, при встрече с которыми тотчас превращаются в живых коней и таким образом спасают странников от гибели.

Самой оригинальной и глубокой по впечатлению церемонией нужно, однако, считать ночное молебствие лам. Около девяти-десяти часов вечера торжественная тишина спящего монастыря вдруг нарушается пронзительными звуками труб, жалобными завываниями священных раковин и гонгов и звоном колокольчиков.

Все население монастыря от мала до велика собирается на крышах своих домов, где возжигают грандиозные костры. Густые клубы дыма несутся к небесам. Ламы в молитвенных позах, стоя и сидя с поникшими головами, безостановочно шепчут вечную молитву ом-ма-ни-па-дмэ-хум, а миряне также непрерывно вертят свои молитвенные колеса – хурдэ. Многочисленные красные фонари, прикрепленные к длинным шестам, тихо покачиваются и феерически освещают оригинальные группы молящихся.

После полуночи эта ночная церемония внезапно обрывается всеобщим нечеловеческим воплем, который способен наполнить душу каждого непривычного посетителя каким-то непонятным чувством ужаса. Фонари и лампы в то же мгновение гаснут, и повсюду водворяется прежняя тишина и еще более глубокий мрак.

Цель этого странного обряда заключается в том, чтобы как можно дальше отогнать злых духов, которые в прежние времена причиняли большие неприятности мирным монахам, насылая на них болезни, мор и многие другие бедствия. В течение многих лет ламы были бессильны помочь своему несчастью, и только сравнительно недавно один из благочестивых служителей будды придумал вышеописанную церемонию, которая оказалась гибельной для злых духов.

Шестого августа, в день рождения Русского географического общества[206], наш маленький разъезд оставил Гумбум довольно рано, избрав западно-северо-западный курс на Донгэр.

Следуя вначале наперерез мягких холмов, а затем долиною, занятой полями хлеба, где работало все взрослое туземное население, я с особым вниманием, с особой пытливостью всматривался в отдаленный южный хребет, отделявший нас от Хуан-хэ; его альпийская зона, казавшаяся такой привлекательной, сильно манила меня, и трудно было мне как исследователю природы заставить себя пожертвовать интересом к этим мало исследованным горам ради еще более глубокого интереса к Куку-нору и Тибету. Вторая половина пути к Донгэру пролегала по большому тракту, вдоль реки Синин-хэ. Остановившись привалом вблизи отжившего свой век горбатого моста, я с интересом наблюдал за вереницами прохожих и проезжих путников, с любопытством рассматривая так называемых донгэр-ва или далдов – быть может, в далеком прошлом метисов китайцев с тангутами, во всяком случае составляющих особую народность.

Это интересное племя, называемое Н. М. Пржевальским[207] далды[208], а Г. Н. Потаниным – широнголы, расселилось по обоим берегам Желтой реки выше города Лань-чжоу-фу, занимая таким образом местность, известную под именем Сань-чуань, и простираясь на севере вплоть до Синин-хэ. Далды живут оседло и занимаются хлебопашеством, возделывая ячмень, пшеницу и гречиху; их поля, представляющие частную собственность владельцев, орошаются искусственными ирригационными каналами и унаваживаются самым тщательным образом смесью лёссовой почвы с навозом, золой и всякими нечистотами. Постройки донгэр-ва, расположенные отдельными усадьбами, а иногда и целыми селениями, складываются из глиняных кирпичей и, окруженные двором, замкнутым высокою стеною, напоминают маленькие крепости.

Язык далдов очень близок к монгольскому, но имеет некоторые характерные особенности и допускает примесь китайских и тангутских слов.

В религиозном отношении рассматриваемая народность не представляет чего-либо цельного: среди донгэр-ва есть буддисты, есть магометане и даже шаманисты. Наружность этого племени довольно благообразна, приятна и напоминает тип наших южан. Опрятные одежды далдов отличаются щеголеватостью и оригинальностью покроя и весь их внешний облик весьма симпатичен; на мое ласковое приветствие – «дэму!» или «здравствуй!» – они всегда отвечали с улыбкой и изысканной учтивостью.

Чем далее вверх по течению реки, тем беднее водою становилась капризная Синин-хэ; но, обмелев, она не утратила мощной силы своего течения и по-прежнему быстро катила прозрачные воды, образуя в наиболее узких частях долины круговороты и быстрины, создававшие необыкновенный шум. Местами река подмывала берег, а местами увлекала за собою верхний слой земли с дерном, а иногда и с хлебом. Туземцы усердно боролись с подобными разрушениями – чинили дорогу, размытые части берега засыпали камнями и старались извлечь из илистой грязи забитые водою колосья.