Шолохов - Валентин Осипов

У Пушкина особо выделял стихотворение «Поэт» («Пока не требует поэта / К священной жертве Аполлон…»). У Фета — «Сонет» («Когда во хмелю преступлений / Толпа развратная буйна…»). У Дон Аминадо — «Послесловие» с такими строками: «Жили. Были. Ели. Пили. / Воду в ступе толокли. / Вкруг да около ходили, / Мимо главного прошли».

В 1938-м нашел время и послал в Алма-Ату поздравительную телеграмму знаменитому тогда акыну-сказителю Джамбулу. Видимо, отплатил вниманием за две строки из одной его акынской песни-кюе: «Тихого Дона родные сыны, вы и Джамбулу родные сыны…»

Вёшенская оказалась едва не на особом положении: Матвей Федорович Шкирятов, — товарищ из Москвы — приехал разбирать жалобу Шолохова. Вместе с ним явился Цесарский в чине начальника IV Главного управления НКВД СССР, но с актрисой Цесарской, как узнал Шолохов, не имеет никакого родства. У районных энкавэдистов переполох. В райкоме суетня. Надо откладывать все дела и работать на проверяльщиков: беседы, справки, сопровождение. Гости не вельможны: съездили в Ростов, посетили тюрьму, устроили очные ставки…

Шолохов надеется на справедливость. Быть ли ей? Он верит Шкирятову.

Закончена командировка. Проверяльщики уехали. Через несколько дней был готов отчет — ответственнейший документ: «Товарищу Сталину, товарищу Ежову. О результатах проверки письма тов. Шолохова на имя товарища Сталина». Как бросается в глаза: «тов. Шолохов» — «товарищ Сталин». Еще одна любопытная примета: Шкирятов и Цесарский поставили свои подписи 23 мая — в канун дня рождения писателя.

Авторы отчета, аккуратисты-педанты, письмо Шолохова и свое отношение к нему разложили по пунктам. Дважды они крупно посвоевольничали — из огромнейшего письма и даже из тех восьми пунктов, «подсказанных» Поскребышевым и Ежовым, избрали для проверки всего три; обошли шолоховские обличения Ростовского обкома, да и вообще не «заметили» никаких обобщений.

Шкирятов и Цесарский убеждают Сталина, что при проверке тщательно блюли справедливость: производили очные ставки — и даже приглашали Шолохова. Но утаили то, как проходили эти самые ставки. Подконвойному «врагу народа» приказывали садиться за один стол с тем, кто вел следствие и уже выбил из него «нужные» показания, а тут: «Говорите правду!» Но кто в тюрьме и в присутствии своих палачей отважится на правду? Начальственные гости завтра уедут в Москву, а эти-то останутся. Не потому ли случилось даже такое: один из тех, кто на первой встрече с москвичами подтвердил свои прежние правдивые показания, а на второй очной ставке — отказался. Есть в отчете и признание, что не со всеми поговорили: «Нижеперечисленных лиц, указанных т. Шолоховым, нам опросить не удалось. Часть из них осуждена по первой категории (расстрел. — В. О.) или находятся в лагерях…»

Шкирятов и Цесарский не рискнули поддержать Шолохова. Он писал Сталину о 185 земляках: «невинные сидят». Проверяльщики убеждают Сталина не верить Шолохову: «Большинство из них кулаки, участники вёшенского контрреволюционного восстания в 1919 г. и реэмигранты (из них 18 чел. арестованы как участники право-троцкистской организации)». Еще несогласие с писателем: «Для проверки той части заявления т. Шолохова, где говорится, что органы НКВД Ростовской области применяют к арестованным физические меры воздействия, мы специально допросили арестованных Лимарева, Тютькина, Дударева, Кузнецова, Мельникова, Точилкина, Гребенникова и Громославского. Ни один из допрошенных нами не показал, чтобы над ними в какой-либо форме применялось физическое насилие…» Поскребышев при чтении отчета аккуратненько подчеркнул эти строчки.

И дальше снова коварный прием: фамилию Громославского использовали, а о его родстве с Шолоховым ни слова. Зато какой сгусток выписок из следственного дела: «Обвиняется в том, что вел среди рабочих совхоза „Красный колос“ антисоветскую агитацию, распространял клевету на партию и ее руководителей. Громославский виновным себя не признает, но уличается 6-ю свидетельскими показаниями и 4-мя очными ставками… Свидетель Букарев показывает, что в его присутствии Громославский по поводу приговора над участниками право-троцкистского блока говорил, что сейчас гибнет много ни в чем не повинных людей. Свидетель Сердюков приводит факт, когда Громославский выступал с открытой враждебной клеветой на т. Сталина…»

Уверяют Сталина, что вокруг Шолохова не «плетется» никакой «черной паутины»: «Не подтверждается и заявление т. Шолохова о том, что со стороны районного отделения НКВД против него была создана травля…» И все-таки что-то признают: «Тютькин (бывший работник РОНКВД. — В. О.) нам заявил, что он действительно говорил, что на т. Шолохова подбирается в райотделении НКВД материал… При очной ставке т. Тимченко (нач. РОНКВД. — В. О.) все это отрицал…» И вывод: «Кто из них прав — бывший начальник райотделения НКВД т. Тимченко или арестованный Тютькин — сказать трудно!» Вот как — даже восклицательный для Сталина знак.

Итак, Шкирятов и Цесарский не поддержали обличений Шолохова.

Итак, Сталин узнал, что «имели место» не более чем «отдельные ошибки». Но разве он, вождь, отменил свое изречение: «Лес рубят — щепки летят!»?

В итоге перед вождем выбор: Шолохов требовал наказать палачей, потому и писал: «Почему не привлекают к ответственности тех, кто упрятал в тюрьму Лугового, Логачева, Красюкова, и тех, кто вымогал у них показания в своих вражеских целях? Неужто все это так и останется и врагам будет дана возможность и дальше так же орудовать?» Проверяльщики убеждают вождя в другом: «Мы считаем, что делать это нецелесообразно».

Какое же решение принято? Если письменное решение и было, то оно не обнаружено. Ясно одно, коли не случилось ареста Шолохова, значит, Сталин его простил: спишем, мол, послание на впечатлительность писательской души.

Узнал ли Шолохов о том, что Шкирятов обвинил его в обмане? Лучше бы не узнавал. Если бы узнал, то каждая ночь вылеживалась бы в ознобе.

Узнали ли ростовские и вёшенские власти об отчете проверяющих? Неизвестно. Но думаю, так или иначе узнали и, наверное, порадовались, что никаких особых мер не последовало.

…Не из этих ли дней отзвук в военном романе «Они сражались за родину»: «Неужели в войну с фашистами влезем, а до этого в своем доме порядка не наведем?»

Дополнение. Шолохов не зря упомянул в письме Сталину о том, что продолжаются его обвинения в плагиате — на этот раз от энкавэдистов. Тот в ответ промолчал. И общественность помалкивала.

Зато на Западе публично опровергали наговоры. Шолохову осторожно рассказали, что в Париже за него заступился один земляк, ныне белый эмигрант некто Дмитрий Воротынский. В эмигрантской газете «Станица» он напечатал: «Мне бы хотелось разъяснить „мнимую легенду“… Во время нашего великого исхода из России на Дону было два крупных казачьих писателя: Ф. Д. Крюков и Р. П. Кумов… С Ф. Д. Крюковым я был связан многолетней дружбой, я был посвящен в планы его замыслов, и если некоторые приписывают ему „потерю“ начала „Тихого Дона“, то я достоверно знаю, что такого романа он никогда и не мыслил… Что касается Р. П. Кумова, которого тоже впутывают в эту легенду, то и Кумов такого романа писать не собирался».