Ужас в городе - Анатолий Афанасьев

– Ай, Саня-джан, – проговорил Рашидов капризно. – Не люблю рыхлого клиента. Этот город слишком мягкий, в нем полно ученых людей. Их давишь, сок течет, а писку почти не слышно. Это опасно. Надо поторопиться.

– Конкретно, что имеешь в виду?

– Если кто-то воду мутит, в этой сырости не распознаешь. Они все на одно лицо. Мухоморы поганые.

Он прав, подумал Хакасский. В федулинской тине легко затаиться. Вон бешеного мужика так и не удалось поймать, и он, возможно, до сих пор прячется в городе.

Когда брали Щелково, было легче. Там сплошь мастеровые, пропойцы. На запах сивухи приходили скопом, как раки из-под коряг.

– По последним сводкам сколько осталось лишнего поголовья?

– Тысяч сорок, не больше. Можно для страховки сократить дневную норму.

– Сколько времени понадобится на окончательный отсев?

– Месяца в полтора-два уложимся. Если Монастырский, сволочь недорезанная, не помешает.

– Какой ему резон мешать?

– Почуял чего-то гад. За кресло держится. Он же маньяк. Навроде президента. Ему только власти дай. Хоть над обезьянами.

– Что у него осталось?

Рашидов допил нарзан, сыто рыгнул.

– Да ничего. Банчок "Альтаир" на ладан дышит, фонд этот вшивый "В защиту памятников" у нас под контролем, через него отмываемся потихоньку, – вот и все.

Знаешь, Саня, мне его немного жалко. Он ведь надеется на Гаркави, мента ссученого. Раз в неделю чек ему шлет на пятьдесят тысяч. Старой крысе эмведешной верит, как маме родной. А тот у нас на договоре с полгода, с Монастырского глаз не спускает. В случае чего, приговор приведет в исполнение. Сам просил.

– Зачем ему?

– За Масюту хочет пометить, за прошлого мэра. Тот ему должок не вернул, а Монастырский должничка удавил. Он возле Геки сидит, как удав. Часа ждет.

– Любопытная штука, – вслух задумался Хакасский. – Все пружины человеческих отношений упираются все-таки в деньги. Никуда не денешься. Маркс был прав.

– Закон жизни, – авторитетно согласился Рашидов…

Пока Роза Васильевна добралась до рынка, ее два раза останавливал патруль. Проверяли печать на запястье, не поддельная ли. Печать была, разумеется, фальшивая, но лучше, чем натуральная, несмываемая, четкая, сказался лагерный опыт Мышкина. Еще требовали какой-то аусвайс на предъявителя, оказалось, речь идет о справке из прививочного пункта с проставленными датами. Без этой справки по Федулинску можно было передвигаться только глухой ночью, да и то короткими перебежками от дома к дому. Роза Васильевна уже обвыклась с городскими порядками. За справкой третьего дня заглянула в один из вагончиков и, как и рассчитывала, купила ее за десять баксов у пьяного фельдшера. Укол ей, правда, сделали, но обыкновенную глюкозу. Фельдшер для блезиру натыкал сразу три дырочки в вену.

От патруля Роза Васильевна отделывалась играючи: сытые, наглые, оловянные омоновские рожи, точно такие же, как и в Москве. Она по-прежнему косила под цыганку, блажила, куражилась, бормотала заклятия, предлагала парням погадать и разводила такой тарарам на всю улицу, что опешившие костоломы не рады были, что связались с дурой. Один дюжий детина в камуфляже, с лошадиной мордой прельстился ее ладной фигуркой и вознамерился провести дополнительное освидетельствование в ближайшей подворотне. Роза Васильевна, напустив на глаза лихорадку, смущенно призналась, что у нее дурная болезнь, но, если молодой человек готов рискнуть, у нее есть надежный американский презерватив с усиками, красавчик не пожалеет… Товарищи отсоветовали детине рисковать, хотя тот уже загорелся и расстегнул ширинку.

Рынок поразил Розу Васильевну, и она не сразу поняла, в чем дело. С первого взгляда все как везде: ряды шопиков с турецкими и китайскими шмотками, прилавки, заваленные импортной пищевой гнилью, то есть праздник изобилия, сбывшаяся мечта демократа, но в то же время картина смазывалась каким-то чересчур суетливым мельтешением огромной массы покупателей, то замирающей, то судорожно срывающейся с места, – это производило впечатление водяных бурунчиков в излучине бурной реки. При этом лица горожан, как и на улицах, у всех без исключения освещены просветленными, бессмысленными улыбками, как при совершении какого-то непонятного таинства. От этой сцены возникало тягостное ощущение чего-то приснившегося, невсамделишного. Оглядевшись, походив между рядами, она догадалась, отчего появилось странное чувство: на этом рынке никто ничего не покупал. Публика имитировала торг, а продавцы изображали прибыльную распродажу. Да иначе и быть не могло! Наличных денег у федулинцев давно не было, их заменяли талоны, всевозможные справки, но и товар, в огромном количестве разложенный на прилавках, при ближайшем рассмотрении оказался совершенно негоден к употреблению. Расползшаяся по швам одежда, куртки и плащи с полуоторванными рукавами, консервы с давно просроченными датами, смердящие сыры и колбасы, червивые фрукты, протухшее мясо – и прочее тому подобное: бесконечная, испаряющая миазмы распада свалка никому не нужных вещей и продуктов. Откуда все это взялось? И зачем?

Роза Васильевна обратилась к молодой, смазливой бабенке в обветшавшем, стираном-перестиранном, когда-то белом халате, весело торгующей гнилыми, синими бананами и апельсинами с продавленными рыжими боками, а также картошкой, из которой сочилась на землю зеленоватая слизь:

– Скажи, голубушка, откуда такой товар?

– У нас все самое лучшее, – гордо ответила продавщица. – Не сомневайтесь. Бананы из Африки, картоха немецкая. Будете брать? Цена доступная.

– Конечно, буду. Попозже… Значит, за бананами гоняете в Африку.

– Ты чего? – Счастливая ухмылка на мгновение сбежала с лица красавицы. – Палыч дает. Но ты к нему не ходи. Тебе не даст. Доверенность нужна. У тебя ее нету. Ведь нету?

Роза Васильевна пошла искать Палыча. Ей указали невзрачного мужичонку в ватнике, руководившего разгрузкой контейнера. Из контейнера выгружали ящики со сливами и виноградом. При соприкосновении с землей ящики хлюпали, как промокшие калоши.

– Вы Хомяков? – спросила Роза Васильевна. Мужичонка полоснул по ней жестким взглядом, в котором не было и тени общей для всех федулинцев маразматической радости.

– Тебе чего, девушка?

– Мне нужен Колдун.

Мужичонка зыркнул глазами вокруг и, не отвечая, засеменил к штабелям пустой тары. Роза Васильевна за ним. Он в проход между коробками – и она следом. Очутились в глухом закутке, как в глубокой норе, составленной из пустых картонок, где, между прочим, стояли две табуретки и перевернутый бочонок – как бы стол. Хомяков присел, продолжая ее изучать, указал на вторую табуретку. Достал пачку "Золотой Явы". Чиркнул позолоченным "ронсоном".

– Ты от кого?

– От Сапожка.

Мужик ухмыльнулся одной щекой, от чего она раздулась, как резиновая.