Русский дневник солдата вермахта. От Вислы до Волги. 1941-1943 - Курт Хохоф

кого в Пруссии было принято считать «хозяйственными» людьми. Оставалось только удивляться, как Гиммлеру удалось безошибочно разглядеть в нем, занимавшем столь незначительную должность, своего человека и сделать Зильберлеффеля инспектором.

Полковник рассматривал государство как некий огромный конезавод, и из его слов ясно можно было понять, что мы должны использовать время, проводимое на родине, для производства максимального числа детей. К сожалению, его выражения и грамматика были столь нелитературными, что привести их здесь не представляется возможным. Для меня и моих товарищей высказывания Зильберлеффеля явились настоящим открытием. В любом случае нам говорили такие вещи, о которых мы раньше даже понятия не имели. К этому следует добавить слухи о том, что недавно были повешены чешский бургомистр и еще 50 жителей Брюнна. Об этом нам поведал наш инструктор по вождению машин, ефрейтор, ранее работавший таксистом. Во время одной из поездок по окрестностям города он указал на виселицу, возвышавшуюся над забором тюрьмы, и сказал:

– Вот здесь чехов и повесили.

– За что?

– Они были заговорщиками.

Через некоторое время мы остановились возле пивной. Заказав себе пива, инструктор произнес:

– Господа! Я вам ничего не говорил!

Слушателям, пожелавшим следовать нравоучениям полковника Зильберлеффеля, предоставлялась хорошая возможность претворить их в жизнь среди немецких и чешских девушек в Брюнне.

Я же увлекся своим любимым занятием, поскольку давно не читал что-то новенькое. Мне посчастливилось приобрести пару книг. Среди них второе издание «Авантюрного сердца» Юнгера[142], ну и поскольку я все же был в военном училище, книга Клаузевица «О войне». Последняя потребовала практически всего моего свободного времени, так как в ней соединялось в единое целое то, что принято изучать по отдельности, а именно: военная теория, философское учение, ис тория, собственный военный опыт, гуманизм и искусство. Книга не отличалась высоким стилем. Но его недостатки, как и у Канта, восполнялись высоким качеством содержания.

У Клаузевица перед глазами был пример двух величайших стратегов своего времени: Фридриха II Великого и Наполеона. К тому же он воспитывался на духовном наследии Шарнхорста[143]. Его выводы звучали как нечто само собой разумеющееся, утверждения были истинными, а основные положения касались главного – как победить врага. В своих заметках по ходу рассуждения он касался исторических событий, потрясших в свое время мир и связанных с колониальными войнами Англии и Франции, так, как будто они носили второстепенный эпизодический характер. Чего стоит только его многократно повторяющаяся мысль о том, что на войне главное – это соблюдение ее законов.

В уме и рассудительности Клаузевицу трудно отказать. Он совершенно верно говорил, что «проигранная битва подрывает силы армии, причем моральные значительно больше, чем физические. Вторая битва, если не возникнут новые благоприятствующие обстоятельства, приведет к полному разгрому, а может быть, и к уничтожению армии. Это военная аксиома».

В этом утверждении Клаузевиц вынес приговор Гитлеру. Для солдата, который участвовал в такой проигранной битве, это очевидно. И если уж говорить о прошедшей войне, то следует признать, что как немцы, так и русские сражались и побеждали по Клаузевицу. То же самое можно сказать и в отношении англосаксов.

В то время я с головой ушел в его книгу. Как настоящий догматик он на много предвосхитил описываемые события и был настолько велик, что его истины были доступны лишь немногим. Позднее мне приходилось общаться со штабными офицерами и генералами как в служебной обстановке, так и в частном порядке. Клаузевица они знали только по имени. Победы Германии над Польшей и Францией, первоначальные успехи в России я рассматривал теперь под углом зрения знаний, почерпнутых у Клаузевица. Взаимосвязи численного превосходства, скорости, внезапности и использования достигнутого удалось достичь только его ученикам. О великом можно судить только по поступкам. Ведь совершенно очевидно, что неудачи армии начались тогда, когда ее командующие перестали следовать заветам Клаузевица и начали слушать изречения неуравновешенного гениального демона. Именно в этом заключалась величайшая вина, вина не криминального, а морального характера. И случай с полковником Зильберлеффелем – ярчайшее тому подтверждение.

В середине октября нас отправили по разным училищам. Моим попутчиком оказался Гиллес, призванный в армию из Вены и родившийся в Моравии. Недавно к нему наведались родственники, приехавшие из сельской местности и надававшие ему разных вкусностей. Было решено облегчить его ношу. Гиллес достал из своего чемодана колбасу и окорок, и мы основательно подкрепились. Он благоговел перед пруссаками и очень боялся, что ему вновь придется вернуться в Россию. Русские представлялись ему сборищем чрезвычайно деятельных злодеев. Чем ближе мы подъезжали к Берлину, тем больше портилось у него настроение.

Но в целом он был очень жизнерадостным человеком. Я обратил внимание, что в Брюнне на перроне его провожала некая миловидная особа женского пола, а на одном из вокзалов Анхальта встречала другая. Как бы то ни было, Гиллес старался заручиться моей поддержкой в случае обострения отношений с пруссаками в Дёберице. Мне он понравился, и я беззлобно подтрунивал над его боязнью.

– Мой отец полицейский, – говаривал он, протягивая мне сигарету. – И всю жизнь был солдатом. Но он ни разу не отважился на поездку в Дёбериц.

– Не бойся, – утешил его я. – Там тебя не съедят.

Гиллес в надежде посмотрел на меня. Его глаза сверкнули в глубоко посаженных глазных впадинах. Волосы он носил зачесанными назад и очень походил на школьного учителя, каковым на самом деле и являлся, что не мешало ему писать и говорить с ошибками. По службе многих раздражала его кажущаяся нерешительность и медлительность. И когда все уже начинали сомневаться в нем, он выдавал правильный ответ. На самом деле Гиллес был смелым парнем, а по отношению ко мне испытывал даже что-то похожее на привязанность.

Мы подъезжали к Лертскому вокзалу[144]. Вид железнодорожных поездов вновь распалил воображение Гиллеса.

– Эти пруссаки! – воскликнул он. – Стоит ли удивляться, что они могут больше, чем другие. Смотри, какие поезда!

Мне стоило большого труда оторвать его от лицезрения городского транспорта и впихнуть в вагон поезда, из паровозной трубы которого поднимались черные клубы дыма. До Дёберица мы добрались без приключений.

На вокзале нас встретили солдаты из училища и подхватили наши чемоданы. Признаюсь, это нас несколько огорошило.

– Вот это да! – восторженно воскликнул Гиллес и озадачил меня еще больше, попросив помочь ему в поиске комнаты для проживания.

– Уж не собираешься ли ты на время учебы разместиться в меблированных апартаментах?

– Ну да, – с улыбкой ответил он. – А куда еще девушек водить?

Такое откровенное признание настолько меня обескуражило, что я согласился сопровождать его. Подходящую комнату мы нашли довольно скоро и сняли мансарду у одного закройщика. В