Любовь в Серебряном веке. Истории о музах и женах русских поэтов и писателей. Радости и переживания, испытания и трагедии… - Елена Первушина

Элли Джонс – Елизавета Петровна Зиберт – русская немка на 11 лет моложе Маяковского, уехала из России после революции. Таких людей Маяковский «официально» презирал, неоднократно писал об этом в стихах, говорил в интервью. Правда, Элли была подростком, когда уезжала из России и, конечно, не она принимала это решение.

Э. Джонс

Выросшая в эмиграции, она устроится на работу в Американскую Организацию Помощи Голодающим (АРА), в 19 лет выйдет замуж за Джона Е. Джонса, и в мае 1923 года они переедут жить сначала в Лондон, а затем в Нью-Йорк.

Элли и Маяковского познакомил в Америке Бурлюк, и она стала переводчиком поэта. После отъезда Маяковского из Америки Элли родила от него дочь, которую тоже назвали Элли, но оба договорились скрывать свои отношения. После этого они виделись лишь один раз – в 1928 году в Ницце. В 1980-е годы дочь взяла у матери 6-часовое интервью, которое стало основой книги. Элли Джонс-старшая умерла в 1985 году.

С Татьяной Яковлевой Маяковский познакомился во время поездки во Францию в 1928 году, после встречи в Ницце с «двумя Элли» – как назвал он их. Молодую, 19-летнюю, недавно приехавшую в Париж к бабушке – оперной певице, представила Маяковскому сестра Лили Эльза, в то время уже известная писательница, расставшаяся с мужем и жившая в Париже с Луи Арагоном.

Татьяна снималась в кино, в эпизодических ролях, работала манекенщицей в Доме моды Коко Шанель, сама научилась изготовлять шляпы, и уже позже стала не только моделью, но и модельером. Разумеется, такой женщиной Маяковский мог увлечься, но она не могла заменить ему Лилю. Окружающие считали их «замечательной парой», но, кажется, речь шла только об эффектной внешности – стройный «модельный» силуэт Татьяны и высокая мощная фигура Маяковского. Татьяна восхищалась его личностью и стихами, но, видимо, быстро поняла, что встреча с поэтом – яркий эпизод, но вовсе не судьба на всю жизнь.

Т.А. Яковлева

Она писала матери: «Я до сих пор очень по нему скучаю. Главное, люди, с которыми я встречаюсь, большей частью „светские“, без всякого желания шевелить мозгами или же с какими-то мухами засиженными, мыслями и чувствами». Она не собиралась возвращаться в Россию, а для Маяковского жить где-либо еще было немыслимо. Оставшись в Париже, Татьяна вышла замуж за Бертрана дю Плесси.

Лиля вспоминает о возвращении Маяковского в Москву в 1929 году: «В это время принесли письмо от Эльзы. Я разорвала конверт и стала, как всегда, читать письмо вслух. Вслед за разными новостями Эльза писала, что Т. Яковлева, с которой Володя познакомился в Париже и в которую был еще по инерции влюблен, выходит замуж за какого-то, кажется, виконта, что венчается с ним в церкви, в белом платье, с флердоранжем, что она вне себя от беспокойства, как бы Володя не узнал об этом и не учинил скандала, который может ей повредить и даже расстроить брак. В конце письма Эльза просит посему-поэтому ничего не говорить Володе. Но письмо уже прочитано. Володя помрачнел. Встал и сказал: „Что ж, я пойду. – Куда ты? – Рано, машина еще не пришла“. Но он взял чемодан, поцеловал меня и ушел. Когда вернулся шофер, он рассказал, что встретил Владимира Владимировича на Воронцовской, что он с грохотом бросил чемодан в машину и изругал шофера последним словом, чего с ним раньше никогда не бывало. Потом всю дорогу молчал. А когда доехали до вокзала, сказал: „Простите, не сердитесь на меня, товарищ Гамазин, пожалуйста, у меня сердце болит“».

И хотя в «Письме к Татьяне Яковлевой» он заклинает:

и грозит:

но уже понимает, что и эта история окончена.

Лиля приехала к нему в Ленинград и не могла не заметить, как по-детски он обижен на Татьяну: «Выступлений было иногда по два и по три в день, и почти на каждом Володя поминал не то барона, не то виконта: „Мы работаем, мы не французские виконты“. Или: „Это вам не французский виконт“. Или: „Если б я был бароном…“. Видно, боль отошла уже, но его продолжало мучить самолюбие, осталась обида – он чувствовал себя дураком перед собой, передо мной, что так ошибся».

«Правда, – добавляет она, – в это время он был уже влюблен в Нору Полонскую».

Писать о последних днях Маяковского, о его гибели очень трудно, прежде всего, потому, что сам Владимир Владимирович в предсмертной записке просил: «В том, что умираю, не вините никого и, пожалуйста, не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил».

О смерти Маяковского очень подробно пишут две женщины, любившие его, хорошо его знавшие. Одна из них – Лиля Брик – прожила с ним бок о бок 15 не самых легких лет.

Другая – Вероника Полонская – была рядом буквально до последней минуты.

Самоубийство Есенина, как грустно это ни звучит, ожидаемое событие. Все его друзья, все знавшие его, боялись, что скоро жизнь его закончится – так или иначе. Алкоголик – всегда смертник, а в каком именно обличье придет к нему смерть – дело случая.

Самоубийство Маяковского стало неожиданным для всех и очень странным. Настолько, что сама Вероника Полонская полагает, что поэт совершил его в состоянии психического расстройства. И одновременно, что это спонтанный порыв, фактически несчастный случай: «Я не могла понять; что все эти требования, конечно, нелепые, отпали бы через час, если бы я не перечила Владимиру Владимировичу в эти минуты, если бы сказала, что согласна. Совершенно ясно, что как только бы он успокоился, он сам понял бы дикость своих требований. А я не могла найти нужного подхода и слов и всерьез возражала на его ультиматумы. И вот такое недоразумение привело к такому тяжелому, трагическому концу». И вспоминает, что это был уже не первый раз, когда Маяковский угрожал самоубийством. Что один раз он уже стрелял в себя из-за Лили, но тогда пистолет дал осечку.

Но, наверное, тут стоит вернуться на 11 месяцев назад и очень осторожно и бережно, как о том и просил Маяковский, рассказать историю их знакомства по порядку.

Итак, Владимир Маяковский и Вероника Витольдовна Полонская познакомились 13 мая 1929 года. Их представил друг другу Осип Брик. Маяковский только что вернулся из очередной поездки за границу – в Прагу, где обсуждал возможность постановки «Клопа» (постановка не состоялась), затем в Берлин и в Париж.