Записные книжки - Уильям Сомерсет Моэм

* * *

Убийство на Ривьере. Джек лежал с пневмонией, когда пришла телеграмма с сообщением, что его мать — она в это время жила в Сан-Рафаэле — убита. Ему не разрешили встать, и в Сан-Рафаэль вылетела его жена. Она, естественно, была потрясена, но, несмотря на это, испытывала блаженное чувство облегчения. Свекровь всячески отравляла ей жизнь. Бранила Мэри за то, что та любит ходить в гости и на балы, за то, что переводит деньги на тряпки, порицала за то, как она ведет дом и воспитывает детей. В довершение всего Джек восхищался матерью и боготворил ее. Мэри не вынесла бы такой жизни, если бы миссис Альберт не имела обыкновения проводить зиму в Сан-Рафаэле.

Мэри прилетела в Канны, где ее встретил английский консул — Джек дал ему телеграмму. По дороге в Сан-Рафаэль консул изложил, при каких обстоятельствах произошло убийство.

— Раньше или позже вы и так все узнаете. Местные газеты только и пишут, что об этом убийстве.

Миссис Альберт нашли мертвой в постели — ее задушили, а деньги и жемчуга похитили. Она была совершенно голая.

Миссис Альберт в Сан-Рафаэле хорошо знали. Она была постоянной посетительницей баров и кафе, где танцевали, и якшалась там с последним отребьем. Старуха не скупилась, охотно всех поила, над ней посмеивались, но относились к ней с симпатией. Два-три раза в неделю она уводила какого-нибудь головореза в свою гостиницу и утром неизменно вручала ему тысячу франков. Ее убил кто-то из любовников.

Мэри выслушала рассказ консула с ужасом, но и не без злорадства. Наконец-то ей представился случай рассчитаться с женщиной, долгие годы изводившей ее. Какая великолепная месть — рассказать Джеку, что его мать, которую он ставил ей в пример, этот образец добродетели, просто-напросто старая блудница.

— Известно, кто ее убил? — спросила Мэри.

— На подозрении по меньшей мере человек десять. Она была не слишком разборчива.

— Какой удар для моего мужа!

— А зачем ему это знать? Здешние власти будут рады замять скандал, выдать все за ограбление с убийством. Для зимнего курорта типа Сан-Рафаэля такой постыдный скандал крайне нежелателен.

— Почему вы считаете, что эту историю следует замять?

— Ради вас и вашей свекрови. Надо полагать, в Англии она жила очень скучно. Надеюсь, вы не очень строго ее осуждаете за то, что она решила чуточку порезвиться перед смертью?

Мэри долго молчала. А когда наконец прервала молчание, неожиданно для себя ответила:

— Я ненавидела старую мерзавку. Готова была задушить ее своими руками, и порой сама не понимаю, почему не сделала этого. Но теперь, когда я знаю все, впервые с тех пор, как я вышла замуж, во мне пробудилось что-то вроде симпатии к ней.

* * *

Паскье умирает. Он владелец небольшого кафе в одном из проулков Ниццы; позади кафе — тесная, затхлая комнатушка, там посетители танцуют. Паскье то ли владеет этажом дома над кафе, то ли снимает его; на верхний этаж ведет отдельный вход с торца. Паскье живет там, но еще сдает комнаты на час или на ночь мужчинам, подцепившим женщин в его кафе. Теперь Паскье так расхворался, что в кафе хозяйничает его сын Эдмон с женой. Эдмон женился на одной из постоянных посетительниц кафе, и Паскье, разгневавшись на сына за такой мезальянс, выгнал его с женой из дому, но будучи не из тех, для кого честь всего превыше, вернул Эдмона, потому что этого требовали интересы дела. В тот вечер, когда я зашел в кафе, там было полно народу. Моряки гуляли, и деньги текли рекой. Я справился у Эдмона о здоровье отца, и он сказал, что врачи потеряли надежду — отцу осталось жить от силы день-два, — и попросил меня навестить его. Я обогнул дом, Жанна, женщина, которая распределяла клиентов по комнатам, отвела меня к Паскье. Он лежал в широченной кровати со стойками и пологом — ссохшийся старичок в ночной рубашке, с землистым опухшим лицом, с отечными руками.

— Мне каюк, — сказал он.

— Глупости, — возразил я с напускной бодростью, с какой обычно разговаривают с больными. — Вы поправитесь.

— Да я не боюсь. Как дела там, внизу? Много народу?

— Битком набито. Паскье взбодрился.

— Будь у меня вдвое больше комнат, сегодня ни одна не пустовала бы. — Он тряхнул колокольчик. — А я должен лежать и не могу за всем присмотреть сам, вот беда. — Вошла горничная. — Постучите во все двери, — распорядился он, — и велите им поторапливаться. Люди ждут, Господи, ведь для того, за чем они сюда пришли, много времени не требуется. — А когда дверь за служанкой закрылась, добавил: — Думая о моей бедной жене, я радуюсь, что ее нет в живых: женитьба Эдмона на шлюхе ее бы убила. И это при том, что он получил хорошее воспитание. Знаете, что они сделают, когда я умру? Женщин вышвырнут, а комнаты будут сдавать помесячно чиновникам и приказчикам. Они, видите ли, не желают зарабатывать деньги таким путем. Ну что бы ему жениться на дочери почтенных торговцев, она бы понимала, что дело есть дело. До чего же тяжко лежать и сознавать, что не успеют меня похоронить, как они развалят дело, которое я создал своими руками. — Две тяжелые слезы скатились по его щекам. — А чего ради? — Он зашмыгал носом. — Ради того, чтобы эта сучонка стала почтенной дамой. Можно подумать, люди раскошелятся из уважения к вам. Чтоб ее!..

Он умер два-три дня спустя. Катафалк утопал в цветах, на похороны пришли чуть не все постоянные посетительницы кафе.

— Сразу видно, они добрые девушки, — сказала мне после похорон жена Эдмона.

* * *

История любви. Герцог Йоркский, брат Георга III, приплыл в Монако на яхте и тут тяжело заболел. Он попросил тогдашнего князя Монако оказать ему гостеприимство. Герцога князь пригласил, однако любовницу герцога, приехавшую с ним на яхте, принять отказался. Она сняла дом в Рокбрюне и каждый день ходила на мыс — смотреть, реет ли флаг над дворцом. Однажды увидев, что флаг приспущен, она поняла, что ее возлюбленный умер. И бросилась в море.

* * *

На днях, после обеда на Гроувенор-сквер, я слушал, как один уже немолодой писатель сетовал, что в Англии литераторы нынче не пользуются особым уважением. Он доказывал, что их сегодняшнее положение невыгодно отличается от положения литераторов в восемнадцатом веке — тогда они были законодателями вкусов в кофейнях, а щедрость покровителей избавляла их от необходимости продавать свой талант за презренный металл. Я удивился, как ему не пришло в голову, что в восемнадцатом веке, если б нас вообще пустили в этот дом, нам пришлось бы войти в него с черного хода, а если бы нас решили покормить, нам пришлось бы довольствоваться кружкой пива и куском холодного мяса в комнате экономки.

Поль. Он убил свою жену. Его судили, приговорили к смерти. Приговор он перенес очень тяжело. Потерял себя. Перестал спать. Жалко трусил. Алана попросили навестить Поля — попытаться немного успокоить его и, если не утешить, то хотя бы примирить со своей участью. Алан навещал Поля каждый день. Однажды он сказал мне, что Поль хочет прочитать книгу, которой нет в тюремной библиотеке, и спросил, не могу ли я купить ее. Я, естественно, охотно согласился и спросил, о какой книге идет речь. Его ответ меня ошарашил. Я не мог взять в толк, почему вдруг смертник перед тем, как его повесят, загорелся желанием прочесть именно эту книгу. Поль попросил «Сентиментальное путешествие» Стерна.