Тени зимы - Джиллиан Брэдшоу

Тишина. Я вглядывалась в его лицо, ища признаки жизни. Нет. Глаза погасли. Из них ушел тот прекрасный блеск, который наполнил их незадолго до того. Но лицо оставалось тем же, лицом моего друга, и в то же время лицом незнакомого человека.

Рис перекрестился. Он тихо плакал. «Господи, помилуй», — сказал он по-британски, затем снова перекрестился и добавил на латыни: «Grant him eternal rest». [Даруй ему вечный покой — лат.]

— И да будет с ним Свет непрестанный, — не задумываясь, добавила я. А сама подумала, что Свет в этом мире либо уже умер, либо умирает, и мое собственное сердце уже погрузилось в непроглядную тьму.

Мы набросила на лицо Гавейна одеяло. Я потушила последний горевший факел. Уже наступил день, и в комнату проникали солнечные лучи. В соседней комнате возле очага сидели несколько человек и завтракали хлебом, сыром и подогретым элем.

— Умер, — сказала я, ни к кому конкретно не обращаясь.

Монах кивнул, затолкал в рот последний кусок хлеба и вытер пальцы о рясу. Он уже собрался что-то сказать, когда в комнату влетела женщина и закричала: «Рис!»

«Эйвлин!» Рис оттолкнул меня и бросился к жене. Они обнялись так крепко, что оторвать их друг от друга не смогла бы никакая сила. Только посмотрев на них, я поняла, как, должно быть, каждый из них боялся за другого, а следом пришла мысль о том, что я сама с небывалой силой тоскую по Артуру.

— Ох, Рис, — вымолвила Эйвлин, когда я уже отошла от двери. — Рис, твой господин… лорд Гавейн, он мертв?

Рис кивнул, попытался заговорить и не смог.

— Да, — ответила я за него. — Позаботься о муже, Эйвлин. А вы, — обратилась я к сидевшим у огня, — сообщите лорду Сандде, пусть распорядится о погребении. Передайте лорду, что у меня для него есть сообщение, и что я скоро присоединюсь к нему. — Один из мужчин кивнул и вышел вместе со мной на улицу.

Землю покрывал снег. Небо затянули тяжелые облака. Пока посыльный поднимался на холм, я прислонилась к стене дома и дышала изо всех сил, прижимая к груди письмо и таблички. Сердце болело так, словно хотело разорваться. Но я не смогла заплакать. Вместо этого я собралась с силами и потащилась к дому, надеясь умыться и переодеться к приходу Сандде. Еще многое нужно было сделать.

Все утро я писала письма всем, кого могла вспомнить, кто мог бы предоставить провизию и зерно в кредит — список имен получился короткий, но и он потребовал известного напряжения. Днем я писала Артуру и опять, в основном, о припасах и фураже. Только когда я покончила с этим, я поняла, что забыла сказать, что Гавейн мертв. Прошло всего несколько часов, тело рыцаря ждало погребения, а мне казалось, что это случилось давным-давно. «Ты устала, — сказала я себе, — надо успокоиться, не время сейчас раскисать». Взяла перо, но увидела, что места на пергаменте уже нет. Перевернула лист, нашла местечко над надписью, и дописала самым мелким почерком: «Я сбежала до того, как Мордред смог причинить мне вред. Я хочу увидеть тебя снова. Моя душа, моя самая дорогая жизнь, прикажи мне явиться к тебе с Сандде и его армией. В любом случае, молюсь, чтобы Бог нас защитил».

Место на листе решительно кончилось. Мелкие буквы теснились друг к другу, и казалось невероятным, что они могут передать хотя бы сотую долю моих чувств. Я сложила письмо, запечатала и отдала посыльному. Посидела, гадая, когда письмо дойдет до Артура и о том, что будет, когда мы увидимся снова. Тогда я сожалела, и много раз сожалела потом, что не потребовала еще один лист пергамента и не заполнила его словами. Но, возможно, самое важное я уже сказала, а все остальное подождет.

В тот вечер мы похоронили Гавейна на землях монастыря Инис Витрин. Толпа скорбящих двинулась к могиле, Рис держал коня рыцаря, а рядом с пустым седлом блестела украшенная драгоценными камнями рукоять меча. Конь громко заржал, когда вынесли тело. Он узнал хозяина, но никак не желал успокоиться. Монахи молились и пели, тело опустили в землю, могилу забросали, и в этот момент Рис снял уздечку с головы коня. Цинкалед рванулся к могиле и заплясал на ней, раздувая ноздри, а потом запрокинул голову и заржал. Монахи крестились и перешептывались.

— Оставьте его, — сказал Рис, — пусть попрощается. — Он развернулся и начал подниматься на холм. Я пошла за ним. Плакальщицы и монахи разошлись. Я обернулась. Белый великолепный конь стоял в сумерках у сырой могилы, тряс головой и ржал. Никогда не слышала, чтобы конь ржал так жалобно. Наутро конь исчез. Я, было, подумала, как бы кто не позарился на коня и дорогое оружие, но вспомнила, что никому не дано коснуться меча против воли владельца. Да и коня такого больше нигде не сыщешь. Как бы там ни было, больше никто не слышал ни о чудесном мече, ни о чудесном коне. Гавейн говорил, и конь, и меч пришли из другого мира. Возможно, туда они и вернулись. Я представила, как Цинкалед, отходит от могилы, а потом летит сквозь день, сквозь ночь, сквозь время в никакой день, в никакое место, туда, где нет горя, где ничья любовь больше не удержит его. Осталось лишь несколько следов вокруг новой, еще одной могилы. И не мне отныне заботиться о его судьбе.

По словам Гавейна, Артур планировал добраться до Сэферна через три дня после отъезда из Сиррисбирига, то есть через два дня после того, как Гавейн появился в Инис Витрин. Артур спешил. Его отряд всю ночь шел на Камланн, потом движение замедлилось: король собирал своих людей на сборных пунктах, и подошел к Инис Витрин около полудня, через четыре дня после того, как мы получил сообщение. Накануне вечером от него пришло второе послание. Оно было очень кратким, написанным явно на скорую руку. Он подтвердил получение моего письма и сказал, что часть припасов получил. С местом, рекомендованным Сандде для засады он согласился, и приказал Сандде выступить из Инис Витрин до рассвета следующего дня. Отряд следовало замаскировать и ждать.

«Мордред и Мэлгун не более чем в пяти милях от нас, — писал он. — Постараюсь сохранять эту дистанцию и завтра. Желаю процветания! — В конце стояла приписка мелкими буквами: — Сердце мое, Гвинвифар, не надо выходить с войсками. Я не хочу рисковать, вдруг мы проиграем битву. Но если все пойдет хорошо, увидимся завтра вечером. Помни, что я любил тебя».

Я прочитала Сандде всё послание, кроме приписки, и осталась сидеть, глядя на эти мелкие строчки. Мне показалось, что лампа мерцает, но когда я подняла глаза, то поняла, что это у меня руки дрожат.

— Завтра, — выдохнул Сандде. Он взял у меня письмо и уставился на него, как будто мог понять смысл, если посмотрит на него подольше. — Завтра, до рассвета! И к завтрашнему вечеру все уже решится. — Он вскочил и принялся расхаживать по комнате, поглядывая на очаг и теребя перевязь. — Так. А какими силами мы сейчас располагаем?

— У нас две тысячи сто семнадцать человек, — сказала я, даже не заглядывая в пергамент с расчетами. Все цифры я помнила наизусть. — И девяносто восемь воинов, включая тех, кого мы отправили с посланиями.

— А сколько у Мордреда и Мэлгуна?

— Около трех тысяч. Обученных воинов не больше тысячи.