Человек системы - Георгий Арбатов

Из всех способов решения этой проблемы, известных истории (власть по праву наследования, власть от Бога, от идеи, от народа и т. д.), перед нами, пережившими опыт диктатуры класса, быстро ставшей диктатурой вождя, был открыт лишь один – власть тех, кого свободным волеизъявлением избрал народ. Сделать это по-настоящему, «взаправду» не были готовы ни наверху, ни внизу, да и самих механизмов для этого не существовало. Вот для этого и пригодились представительные органы и система голосования, созданные еще в годы культа личности в чисто декоративных целях.

Я был депутатом старого Верховного Совета СССР в течение трех созывов и знаю изнутри и его жизнь, и систему выборов. Впрочем, те, кто оставался «снаружи», тоже знают ее достаточно хорошо. Хочу рассказать лишь о некоторых ощущениях. Выдвижение (по сути – назначение) в Верховный Совет воспринималось как честь, признание твоих заслуг руководством (вроде ордена, почетного звания). Мне же, как и немногим другим, эта честь была оказана еще по одной причине. В годы разрядки наша страна начала развивать контакты и обмены по парламентской линии. И для них нужно было хоть какое-то количество людей, более или менее профессионально знающих вопросы международных отношений и внешней политики. Вот нескольких из них и выдвинули, включая меня. Так же, как я, начинали свою парламентскую карьеру Н.Н. Иноземцев, А.Н. Яковлев, Е.М. Примаков, а когда вышли на первый план проблемы сокращения вооружений – Е.П. Велихов и Р.З. Сагдеев.

Конечно, и в этом парламенте помимо встреч с иностранными делегациями оставалось какое-то поле деятельности, на котором депутат в зависимости от желания и готовности приложить силы мог себя проявить – пусть в «малых делах». Скажем, способствовать избирателям в решении местных проблем, помочь людям, несправедливо арестованным и осужденным, обиженным начальством, попавшим в беду. Я этому уделял большое внимание – как-то, хоть в таких, как правило дававшихся ценой больших усилий, делах ощущал, что выполняю свой гражданский долг. (Кстати, каждое успешное дело сразу приводило к увеличению числа обращений и просьб – среди обиженных существовала, видимо, своя система коммуникаций.) А также, конечно, был исправным лоббистом по социальным и экономическим вопросам своего избирательного округа – старался ускорить строительство школы или больницы, наведение моста, прокладку шоссейной или железной дороги.

К формированию же и обсуждению настоящей политики представительные органы, включай Верховный Совет, просто не допускались, а точнее – не приглашались. Иногда перед сессией тебе звонил кто-либо из аппарата и говорил: «Есть мнение, что вам стоит выступить». Также и перед заседанием Комиссии по иностранным делам, в которую я входил. И тут же присылали проект выступления (правда, следовать ему было не обязательно). Для участников пленумов ЦК КПСС, кстати, процедура существовала сходная: перед пленумом звонили, но только проекта речи не присылали, и уж если давали слово, ты был свободен говорить, что захочешь; но приходилось отдавать себе отчет о последствиях, если занесет «не туда», тем более что прецеденты погубленных карьер из-за не понравившегося выступления существовали.

Но декорум парламента, всеобщих выборов с тайным голосованием, представительных органов власти, так сказать, народовластия все же был налицо. Значит, соблюдались приличия, ну а главное – была все же легитимизация. И раньше или позже этот своеобразный парламент от имени избирателей, от имени народа делал своим «помазанником» настоящего лидера страны, того, кто был поставлен на этот высший пост партийной властью, – генерального секретаря ЦК. Для этого Верховный совет избирал руководителя партии либо председателем Совета министров (Сталин, Хрущев), либо председателем президиума Верховного Совета СССР, как это произошло с Брежневым, Андроповым, Черненко.

Жалкое существование представительных органов (у меня на глазах с середины семидесятых годов сессии Верховного Совета СССР становились все короче, а заседания комиссий собирались все реже) находилось в разительном контрасте с ускорившимся ростом и укреплением исполнительной власти. Непрерывно увеличивались число министерств и ведомств и их штаты. Это было видно невооруженным глазом по быстро растущему числу и размерам министерских зданий. Ими полностью заняли одну сторону Калининского проспекта.

Особенно быстро, масштабно, на широкую ногу расширялся комплекс зданий ЦК КПСС. Я еще, помню, в нем работал в то время, когда аппарат помещался в трех зданиях на Старой площади (одно выходило своим крылом на улицу Куйбышева). Потом он занял десятки зданий, освобожденных от других министерств и ведомств, перестроенных, возведенных во дворах, – словом, целый городок. И это лишь внешняя сторона очень существенного явления – невероятного роста в годы застоя партийного аппарата как в центре, так и на местах. Выросшего и по своей численности, и по своей роли.

Собственно, явление это не новое. Уже Сталин сделал партию из политического авангарда общества, которым она призвана быть согласно партийному Уставу, а потом Конституции, инструментом тотальной власти, проникающим во все регионы, на все уровни общественной жизни, на каждое предприятие, во все поры государства и общества. И тот факт, что Сталин для страховки, в том числе и от партии, создал еще и параллельную, почти столь же разветвленную структуру органов госбезопасности, дела не меняет. Партию, точнее, партийный аппарат он рассматривал прежде всего как инструмент тотальной власти.

Но в семидесятых – восьмидесятых годах здесь произошли некоторые серьезные изменения. С одной стороны, власть, методы ее осуществления стали все же менее жестокими. Но, с другой, теперь она понималась уже не только как политическая власть, но и как инструмент непосредственного управления всем и вся, включая экономику, культуру, науку. Началась подмена партийными органами других, что неизбежно вело не только к дублированию, но и к снижению уровня квалификации в управлении, а также росту общей безответственности. Было принято нелепое решение о праве контроля со стороны парторганизаций за деятельностью администрации, по существу шедшее вразрез не только с законом, но и с элементарным здравым смыслом.

Вес это, вместе взятое, вело к еще большему снижению качества, уровня руководства. Ибо партийное руководство как раз отличалось тем, что как следует ни одной специальностью не владело. Старую, изначальную, с которой пришли в партийные «вожаки», люди давно забыли, от своей прошлой специальности отстали. А новая – она просто состояла в руководстве как таковом, чем угодно, но руководстве.

Система отбирала в основной массе (исключения, как всегда, были, но именно исключения) людей не очень способных, но послушных и честолюбивых, а потому малоразборчивых в средствах, не очень отягощенных абстрактными соображениями совести и морали. Представим себе конкретно, кто в эти годы шел на низовую (а начиналось с нее) работу в общественные организации, как правило в комсомол. Едва ли самый лучший студент или молодой агроном, конструктор, журналист либо научный работник. Но именно там, внизу, он попадал на конвейер, который сам нес его все выше – от одной ступени к другой, вначале по лестнице комсомольской, а затем партийной иерархии.

А забраться можно было очень высоко. И до секретаря ЦК, и до министра, и до руководителя в науке и культуре. Не говоря уж об административных и правоохранительных органах.