Гардемарины. Канцлер - Нина Соротокина

Письмо от Верочки Олсуфьевой шло до Никиты Оленева пять дней, как мы видим, и предки наши умудрялись иногда везти почту со скоростью верста в неделю. В руки к Никите оно попало, когда тот поспешал в карете, дабы ехать к скульптору Николаю Шилле. Прочитав его в дороге, князь отнесся к посланию Верочки более чем спокойно. Даже, помнится, подумал, вот и прекрасно, что тетка умерла. Она давно в маразме, а теперь у Мелитрисы будут кой-какие деньги и из-за деревни Пегие Воробьи не надо судиться.

Непонятное беспокойство заставило спустя полчаса еще раз перечитать письмо. Верочка, конечно, барышня, и психология у нее девичья, то есть убогая, настоянная на мечтах о несбыточном и любви ко всякой таинственности, но ведь она права — не могла Мелитриса уехать в Псков, не поставив его в известность.

Как только с делами скульптора было покончено, Никита поехал во дворец и получил от ворот поворот. Придворная контора заявила, что о посещении надобно извещать за два дня.

— А почему не за месяц? — негодовал Никита. — Я же не к Ее Величеству рвусь, а к обер-гофмейстерине, принцессе Курляндской. У меня неотложное дело!

— Не положено. Сегодня большой выход. Фрейлины на литургии.

Неожиданно препятствие еще больше расстроило и огорчило Никиту. Он направился вдоль ограды, выискивая незапертую калитку, дыру в решетке или, наконец, знакомого охранника. И вообразите — нашел! Знакомый солдат стоял на часах у шлагбаума, в эти ворота проезжали сани с дровами, сеном и провизией. Когда-то Никите удалось во дворце за мелкую услугу всучить ему пару монет, сейчас он повторил этот маневр, увеличив мзду на гривенник. Солдат пропустил Никиту на хозяйственный двор. Оттуда через дворцовый парк он направился во фрейлинское крыло.

Литургия давно кончилась, гофмейстерина была в своих покоях, но князя Оленева приняла не сразу, а когда они встретились, начала вести ничего не значащий разговор о толщине льда на Неве, о погоде, цене на китайский шелк, про уходящую зиму и грядущую весну. Верочка убедительно просила не упоминать в разговоре о ее письме, поэтому визит Никиты должен был выглядеть как случайный. Первый его вопрос прозвучал невинно:

— Ну, как там моя подопечная?

— Ка-ак? Вы ничего не знаете? — изумление принцессы было столь искренним, что Никита начал волноваться уже всерьез. Однако он вполне правдоподобно сыграл удивление и потом, скорбно кивая, выслушал рассказ об умершей в усадьбе Котице престарелой тетки.

— Уехала? — переспросил Никита.

— Уехала…

— А когда вернется?

— Не сказала.

— А что сказала? — Никита начинал терять терпение и мысленно заклинал себя не повысить голос…

— Видите ли, князь… Я не провожала Мелитрису Репнинскую. Я была занята у Ее Величества.

— А кто провожал? Госпожа Шмидт?

— Нет, нет… не она. Я не знаю точно, кто именно. Видимо, кто-то из статс-дам.

— Что вы мне посоветуете? Письмо в усадьбу Котица написать?

Принцессе неожиданно понравилась эта мысль. До этого она сидела словно замороженная, только глаза шныряли туда-сюда и все мимо собеседника. А здесь вдруг размякла:

— Напишите, конечно. И все узнаете. На этом и расстались. Теперь предстояло поговорить с Верочкой. Видимо, ей запретили принимать князя в своей комнате, свидание прошло в гостиной. Бледненькая, испуганная, настороженная, она начала говорить в полный голос, но со второй фразы перешла на шепот, это придавало ее словам неожиданную интимность.

— Ах, князь Никита Григорьевич, почему вы не ехали раньше? Она вас так любит.

— Я ее тоже люблю, — так же шепотом сообщил Никита.

Радости Верочки не было предела.

— Если бы она вас слышала! Вы душка, душка! — прокричала и опять сникла. — Самое возмутительное, что Мелитрису никто не ищет. Понимаете? Не могла она уехать в свою Котицу, не известив вас, своего нежного друга.

Никита понимал, что все это выглядит не так, как должно. Из псковской усадьбы явилась бы Лидия. С воплями она кинулась бы на шею Никите, хотя никаких прав на это у нее нет. Потом вместе с Лидией они потащились бы во дворец. Кибитка из Котицы, по всем понятиям, должна быть худой, лошади — одры, и он бы непременно ссудил бы своих. И кибитку бы им поменял.

Верочка уже трещала что-то к делу не относящееся и улыбалась большим ртом, повторяя на все лады:

— Вы такой умный, князь… вы не поверите этой сплетне. Мелитриса вообще на мужчин не смотрела… Если бы она с вами сбежала, тогда другое дело…

Только тут до Никиты дошло, о чем толкует эта маленькая кокетка.

— Выбросьте из головы этот вздор! — взорвался Никита. — Все-то у вас амуры на уме.

— Я и говорю. Без фиолетового платья Мелитриса никуда не побежала бы, ни в какие бега…

— А где вещи Мелитрисы?

— Их забрала к себе принцесса, то есть мадама. Опять настало время удивиться.

— И как она это объясняет?

— Мадам говорит, — Верочка явно копировала нелюбимую гофмейстерину, — что когда фрейлина Репнинская вернется, она будет жить в других апартаментах. Но при этом тонко намекает, что вряд ли Мелитриса вернется.

Чертовщина какая-то! Разговор явно зашел в тупик. Дома за ужином Никита поделился своими переживаниями с камердинером Гаврилой. Тот все внимательно выслушал, а потом высказал трезвую мысль.

— Ваша Курляндская явно финтит, сказать не хочет, а что-то знает. Но ведь и служащие в дворцовой канцелярии тоже что-то знают. Они же должны были фрейлине отпускную бумагу писать.

Никита не поленился, опять поехал во дворец. Об отъезде фрейлины Репнинской в Псков не знал никто. Более того, конторские обиделись, мол, куда это она могла уехать без подорожной бумаги и прогонных денег. Да быть такого не может!

— Разгадку этого темного дела мы можем найти только в усадьбе Котица, — сказал Никита по возвращении. — Как ты думаешь, Гаврила, сколько будет идти туда письмо?

— А это, Никита Григорьевич, как звезды скажут. Может и год идти. Ехать туда надо…

Никита изучающе посмотрел на камердинера, а потом его как прорвало.

— Я уже два дня потратил на эту нелепую историю. У меня сейчас жизнь вот, — он вскинул голову и схватил себя за шею, — поджимает! Завтра в академии обсуждается регламент. Иван Иванович внушает, чтоб три раза в неделю собираться для обсуждения дел. Куда там — он махнул рукой. — Разве их уговоришь? А завтра полный сбор. Разобраться надо с регламентом. Что это за академия такая, в которой пятнадцать учеников. Сорок — это уже число! При них пять профессоров, шесть академиков и восемь адъюнктов. И не меньше! Ты слышишь, Гаврила?

— Куда уж меньше… — отвлеченно вздохнул камердинер.

Никита опять было начал кричать, но Гаврила перебил его: