По волнам жизни. Том 1 - Всеволод Стратонов

Извозчиками были пароконные фаэтоны. Они стояли биржами[274] в определенных местах. В Ташкенте было принято как-то особенно выкрикивать:

— Извооо-щик!!

Точно слово переламывалось пополам, и громче всего раздавалось — «щик»!

Время от времени двигались по улицам и караваны верблюдов. Так как железная дорога до Ташкента еще не доходила, то все грузы доставлялись сюда из Самарканда на этих «кораблях пустыни».

В роли полицейских были на улицах сарты или киргизы, облаченные в форменные халаты, в черных барашковых шапках, а иногда просто в тюбетейках. На поясе с крупными металлическими бляхами болталась декоративная шашка. Такая полиция мало на что была пригодна, кроме неуклюжего козыряния проходившим в форме русским офицерам и чиновникам, что, по-видимому, и составляло главную их работу.

Эти городовые добродушно выстаивали свое время на постах, а, когда чувствовали голод, разводили себе, бывало, под ближайшим деревом маленький костер, и, зачерпнув котелком воду из арыка, что-то себе мирно варили.

Потом эту идиллию уничтожили, заменив туземных стражей порядка полицейскими из отслуживших русских солдат.

Базар

Азия — страна базаров. Как раз против нашего временного пристанища — «номеров Александрова» — расположен Воскресенский базар; он, впрочем, более был известен под названием Пьяного базара.

Такою мало лестной репутацией базар был обязан русским солдатам. В ту пору сарты если и пили, то только пиво, да и то не до пьяна. Варкою пива для малотребовательного туземного населения занимались особые заводы, и пиво получалось довольно скверное.

В первые годы жизни в Ташкенте нам не раз приходилось наблюдать, с каким презрением, иногда отплевываясь, оглядывали сарты валявшихся под заборами или на тротуарах тела упившихся русских переселенцев. А потом… приходилось видеть пьяными и самих сартов. С криками и песнями катались они на извозчичьих фаэтонах по улицам.

В ту же пору и на базаре — и вообще во всем укладе туземной жизни — поражала — как уже упоминалось, честность населения. Правда, эта честность была внедрена многовековой школой, причем педагогические меры, для прочного ее укоренения, доходили до бесцеремонного отрубания судом рук, ненадлежаще примененных в отношении чужой собственности. Тем не менее, цель школы достигалась.

Бывало тогда на базаре, что, например, торговец фруктами, уходя ночевать домой, обвивал в один раз свой товар — горку арбузов и дынь — тоненькой, так называемой «сахарной» веревочкой, и он спал спокойно. Символическая веревка делала его товар для чужих рук неприкосновенным. Торговцы, имевшие мелочные лавочки, уходя, прикрывали вход в свою лавчонку чией — прозрачной камышовой плетенкой. И это все — никаких затворов или замков.

Поехали как-то мы, в первый год жизни в Ташкенте, на ночной пикник, и только там вспомнили, что оставили в нашей квартире — одноэтажном доме в глухом переулке — все окна на улицу открытыми настежь. Но мы напрасно поволновались. Вернувшись под утро, застали все в полной сохранности.

Потом постепенно, под культивирующим влиянием русских солдат, а особенно начавших приезжать на гастроли кавказцев, из числа специалистов против чужого добра, эта идиллия нравов стала исчезать, и притом быстрее, чем можно было думать. К концу десятилетнего нашего пребывания в Ташкенте от прежней честности мало осталось и следов.

На базаре, в разносной торговле и в лавочках, можно было купить самые разнообразные товары, иногда очень дешево. Там, вместе с тем, проголодавшемуся можно было и подкрепиться — в сартовских чайханах и шашлычных.

Особенно обилен бывал базар, когда созревали фрукты. Тогда возвышались настоящие горы арбузов, гордости Средней Азии — дынь и винограду.

Цены того времени: белый хлеб — 4 или 5 коп. фунт; сотня яиц — 80 коп. — 1 рубль; рябчики по 15 коп., фазаны по 40–50 коп. штука; клубника-виктория — 3 коп. фунт; виноград — 3–4 коп. фунт; мясо — 10 коп.; рис — 5 коп.; арбузы и дыни — 10–15 коп. штука; русское масло — 15–20 коп. фунт; паюсная икра — 1 р. фунт и т. д. Извозчики брали за конец по городу по 20 коп.

На базаре существовал особый институт тащишек, от слова «тащить». Этой профессией занимались мальчишки, но иногда и бородатые сарты. Они неустанно приставали к закупающим продукты кухаркам:

— Барына! Панэсу! Барына, тащишка панэсу!

Кухарка возвращалась «барыней», сопровождаемая тащишкой с корзиной, и гонорар тащишки был баснословно дешев. Тащишки применялись на базаре и для мелких поручений: навести где-либо нужную справку, позвать извозчика и т. п.

Туземный город

Совершенно иной — и характерный для азиатского города — вид имел туземный или старый город.

Внешне — сплошное царство глины. Узенькие и часто извилистые улички и переулки — сплошные коридоры из глины. Иные улички очень узки — двум арбам и не разъехаться.

Заблудиться в чрезвычайно сложном лабиринте мелких уличек — постороннему ничего не стоит. Но не прямы и главные артерии города.

В глиняные дувалы, которыми окаймлены все улицы, часто входят, возвышаясь над дувалами, задние стены жилых сакель. Редко когда попадется в них маленькое окошко на улицу. Чаще — обитатели вполне скрываются от постороннего мира.

А внутри, за крепкими воротами, — азиатский уют и своеобразное благоустройство. Его замечаешь, когда на минуту откроются ворота, чтобы пропустить хозяйскую арбу.

Глинобитная сакля с террасой, при сакле — служебные постройки, а за ней — двор с садиком. Во дворе — почти обязательна обсаженная деревьями лужа воды, в виде купальни или прудика, — хауз. В таком хаузе каждый правоверный моет себе пять раз в день руки, а то и голову, ноги, а также иные, не называемые в литературе, части тела, которые правоверные омывают перед молитвой. В эту же воду сморкаются, плюют, и эту же воду часто и пьют. Мусульмане верят, что вода все растворяет: она не может загрязниться.

Неудивительно, что питьевая вода из таких хаузов служит источником разных заболеваний. Одно из них бывает, когда в организм попадает зародыш ришты[275]. Тогда под кожей развивается длинный, в несколько десятков сантиметров, нитевидный червь, который вызывает очень болезненные ощущения. Впрочем, туземным «лекарям» иногда удается весьма ловко избавить больного от ришты. Они пользуются тем, что из чирея выступает конец ришты. Захватив его щепочкой, «доктор» весьма медленно и постепенно извлекает червя, накручивая его на щепочку. При неудаче этой операции — разрыве навертываемого червя — происходит заражение раны, часто смертоносное.

Море плоских крыш над саклями разнообразится невысокими минаретами мечетей, также глинобитными, серыми. Только изредка попадаются в Ташкенте мечети покрупнее. Издали или с высоты это царство глины разнообразится зеленью садиков.