По волнам жизни. Том 1 - Всеволод Стратонов

Земельные участки при домах — очень велики. Иные достигали десятины[269] и даже нескольких. Они почти сплошь в садах, и среди моря зелени — небольшие дома-особняки.

Зелень, зелень — повсюду!

Поддерживался этот райский вид, однако, не без труда. Летнее солнце основательно высушивает почву, и насаждения надо постоянно поливать. Без поливки — почва каменеет. Поливка — творит чудеса. Шутники говорили:

— Воткните близ арыка поломанную оглоблю; через полгода вырастет из нее экипаж с лошадьми и кучером!

Поливка осуществлялась сложнейшей системой оросительных арыков; в них вода проникает из более крупных арыков, а последние питаются из магистралей, выходящих от рек. Справедливым распределением воды в порядке очереди в разные стороны, на несколько часов в день каждую, ведают в Туркестане особые должностные лица: мирабы и арык-аксакалы. В переводе «аксакал» — «белая борода». Прежде это была почетная функция, доверявшаяся старикам; ведь вода здесь — все!

Лессовая почва дает массу пыли. И в теплые месяцы, от апреля до конца сентября, когда дождей почти вовсе не бывает, образуется толстый ее слой. При уличном движении воздух заполняется облаками пыли. Она оседает и на деревьях, которые становятся серыми, а не зелеными.

В ту пору — и это продолжалось до водворения большевизма — существовал в городе особый институт караульщиков, которые по вечерам нарушали тишину, мешая спать, оглушительным стуком колотушек, чтобы демонстрацией своей бдительности отгонять от домов небывалых злоумышленников. К ночи караульщики-сарты мирно засыпали, и особого вреда от этого не возникало. В молодые годы, бывало, проходя поздним вечером мимо сладко спящего стража общественной безопасности, я вдруг освещу его лицо ярким ацетиленовым фонарем. Сарт вскочит, точно ужаленный, протирает глаза… Потом, с досады, так застучит своей колотушкой, что начнут отзываться и окрестные собаки.

В дневное время те же караульщики становились и поливальщиками. Они обязаны были два раза в день поливать водою, которую они черпали из арыков, окарауливаемые ими участки улицы. Труд караульщиков-поливальщиков обходился домовладельцам очень дешево — по три или четыре рубля в месяц со владения.

Красив был центральный сквер в городе, особенно служившая продолжением главной Соборной улицы аллея шарообразных карагачей. Деревья эти повырастали в могучие зеленые шары.

В этом сквере, между прочим, позже стоял весьма симпатичный памятник покорения Туркестана — не генералам и вождям, а самому солдату[270]. Большевики сочли нужным этот памятник разрушить.

Зимы в Туркестане коротки, но суровы: морозы доходят до тридцати градусов Цельсия. Летом же в Ташкенте бывало чрезвычайно знойно. В мое время доходило в тени до 43½ градусов Цельсия, а на солнце до 70–80 градусов. С часу дня деловая жизнь в городе замирала. Окна домов заставлялись, для защиты от зноя, щитами с натянутой на них кошмой (войлоком).

Но с шести часов вечера становилось уже терпимо, а к десяти даже прохладно. Летом к полуночи приходилось иногда и пальто надевать.

Возможность отдохнуть, вечером и ночью, от дневного зноя очень облегчала жизнь в Туркестане. Гораздо хуже в этом отношении на юге России, в частности в Закавказье.

Ташкент засыпал рано. В девять вечера все затихало. Жизнь проявлялась только в двух клубах, да еще изредка в одиноко стоявшем среди площади театрике.

Поистине волшебная картина развертывалась в лунные ночи, и трудно было досыта ею налюбоваться.

Яркая луна почти отвесными лучами заливает тихие и пустынные улицы. И особенно выделяются на фоне всегда звездного неба стрельчатые тополя и шары карагачей. Пыль давно осела. Всей грудью вдыхаешь чистый и свежий воздух, оздоровленный морем растительности.

А издалека, из сартовских садов, еще доносятся звуки дойра (бубна) танцующих мальчиков бачей[271]. Там засиделись сарты-кутилы… И вдруг ночную тишину разрезают восторженные вопли и взвизгивания поклонников этих бачей…

Точно сказка из «Тысячи и одной ночи».

Уличная жизнь

Движение по улицам Ташкента было тогда малое, кроме только самых бойких, в торговой части города. Да и их оживление было относительное: за целый час проедут десятка два экипажей и проскрипят несколько раз туземные высокие арбы.

Часто попадались на улицах всадники: и сарты, и русские. Лошади были тогда совсем дешевы. За пятьдесят рублей можно было иметь недурного иноходца или, по здешнему, тропотуна. Редко кто не имел поэтому верховой лошади. Бывало, что и гимназисты приезжали на уроки в гимназию верхом. А дамы в амазонках часто гарцевали на улицах.

О трамвае еще и мысли не было.

Многие из русских имели и свои выезды. Рессорных экипажей — колясок или хотя бы дрожек[272] — попадалось не так много. Но весьма употребительными были плетеные «корзинки» на длинных дрожинах[273] или полурессорные. Эти тележки-«корзинки» не были ни удобны, ни красивы. Зато они стоили недорого и хорошо служили в грязное время. Полурессорную тележку можно было иметь за 150–180 рублей. Лошади тоже обходились недорого: неплохую упряжную лошадь покупали за 25–40 рублей. Кучеру, сарту или киргизу, платили 7–10 рублей в месяц. Все это было по средствам и среднему чиновнику, и скромному офицеру.