Смертельная любовь - Ольга Кучкина

– Брал на себя чужую тяжесть…

– Я сделала так: купила один большой чемодан, другой маленький, маленький забивала до отказа и несла сама, а он нес большой, где была пара рубашек. При том, что он очень мудрый человек, он был наивен как ребенок. Говорит: смотри, да у нас багаж ничего не весит. В последний год сердце вообще отказало, сердечной мышцы просто не было. Он, с одной стороны, верил, терял надежду и снова верил, а с другой – знал, как все будет. В апреле 96-го, ночью, подошел к роялю и стал играть, он к роялю тогда редко подходил, у него уже была студия, где он работал. Я удивилась, а он сказал: я прощаюсь со своим роялем. «Кинотавр» был как осколок счастливых времен. Он писал всю музыку на море. Он не объяснял музыку. И только две вещи имеют комментарий: концерт для органа «Кассандра» и симфония «Чернобыль». Он писал «Кассандру» в сияющие мирные дни, когда никто не думал, какая кровь случится в Сухуми. Как пророчество.

– Как он умер?

– Мы прилетели на «Кинотавр», обратные билеты на 25 июля, ночью, накануне, сидим на балконе и говорим, как полетим в Индию к тибетке, которая лечит. А 25-го утром… На том же самом рейсе, на который у нас билеты, мы улетели.

– Вы улетели с ним… неживым?

– Это произошло на 15-м этаже в номере с видом на море.

– Что он знал про то, как вы будете жить без него?

– Что я буду заниматься его музыкой. И у нас уже есть международный конкурс органистов его имени в России. Там его обязательное произведение. Был целый период, когда он писал для органа. Он музыку слышал внутри себя, а потом записывал. В каком исполнении слышал, в том и записывал. В какой-то момент стал слышать орган. Потом началась другая музыка, он написал Концерт для альта. Драма его жизни в том, что никто при жизни не заинтересовался, кто он такой. А он и музыку для кино писал по законам классического искусства.

– Вера, Моцарт похоронен в общей могиле. А Таривердиева все знали…

– Я всегда приводила ему этот довод с Моцартом. В программе «Острова» на телеканале «Культура» мне дали возможность сказать о главном.

– А что главное?

– Кто есть Микаэл Таривердиев. Про что он жил. И про что музыка, к которой он шел.

ЛИЧНОЕ ДЕЛО

Еще один неравный брак. Ему было 63, ей 19, когда они встретились. Молодая Ирина Машковская и немолодой Юрий Левитанский, замечательный поэт, из поколения лейтенантов, прошедший Великую Отечественную, до конца дней писавший яркие, искренние и пронзительные, «кинематографические» стихи.

* * *

– Как вы познакомились, Ира?

– В Юрмале, он отдыхал в Доме творчества писателей, я жила у мамы, у нее неподалеку был дом. Я шла на электричку, он прогуливался в парке. Чтобы не опоздать, спросила, который час. Дальше иду, он идет рядом, пожилой человек, интеллигентного вида, я вежливо разговариваю. Проводил до станции. А на следующий день или через пару дней выхожу из автобуса – он идет с Виктором Славкиным.

– Вам был знаком Славкин?

– Мне никто не был знаком. Я жила в Уфе, воспитывалась бабушкой и дедушкой, родители жили отдельно, окончила два курса университета. И вот они идут с полными авоськами спиртного – была распродажа виски. Здравствуйте – здравствуйте. Жена Славкина потом спросила: а вы знаете, кто это, это известный поэт Юрий Левитанский.

– Вы и фамилию не знали?

– Фамилию знала, филологическое отделение все-таки, но я занималась германистикой и вообще была из другой среды. Три-четыре дня мы общались, несколько раз прогулялись по парку, он пригласил зайти в Дом творчества, и все. Я уже должна была улетать. Он говорит: можно я приду провожу вас хотя б к электричке. Как-то трогательно попросил написать, дал адрес. Никакого романа не было. Я – бабушкина внучка, правильного воспитания, у меня и не было никогда стремления подойти познакомиться к поэту или писателю. Если б кто мне сказал, что я выйду за него замуж!.. Я уехала к себе. Прочла книгу, она мне безумно понравилась, думаю, напишу, человек просил. Написала несколько строк: я такая-то, может, вы меня помните. Он в ответ прислал огромное письмо: как вы могли подумать, что я вас забыл. Завязалась переписка. Я приехала с приятельницей в Москву на каникулы, позвонила ему. И все у нас пошло-завертелось. Но настоящего романа еще не было. Он человек семейный, я жила у подруги, встречаться негде. Мы ходили куда-то в гости, в театры, на выставки. А на следующий год у меня с сентября годичная стажировка в Берлинском университете. И это была такая трагедия, что я даже не ожидала. Мне казалось, мало ли таких девочек, я видела их косяки, табуны вокруг него… Оформление шло через Москву, я приехала, и вот тут все началось.

– В Берлин не поехали?

– Поехала, но досидела полсрока. Он один раз приехал ко мне туда, потом по три письма в день, бесконечные телефонные разговоры. Никакая учеба уже в голову не лезла.

– Он сразу сказал, что полюбил?

– Он вообще таких слов не говорил. Он был человек необычайно чуткий к словам. Сказал, что когда первый раз меня увидел, а там были какие-то девушки, которые, по его словам, его домогались, он смотрел в их пустые глаза и вспоминал мои. Он, наверное, мало общался с такими правильными девушками и такими бескорыстными. Потому что мне от него ничего не было надо. Я знала многих, кто умирал, стремился в Москву. Я не стремилась.

– А когда вы его полюбили? И за что?

– Я даже не знаю. Для меня определение любви – это вот такая нежность, от которой дышать нельзя. Я не знаю, любовь или не любовь, но он почему-то во мне это вызвал сразу. Помню, когда уезжала из Дубулты, шел дождь, он был в синей куртке с капюшоном, скинул капюшон, а под ним этот седой ежик, и я его погладила по голове, а он заплакал. Это меня потрясло, потому что его это потрясло. Знаменитый человек, сотни знакомств, и несмотря на всю плейбоистость…Такое чувство, как к ребенку. И до конца он вызывал во мне вот эту невозможную, щемящую нежность.