Эхолетие - Андрей Сеченых

«И что мы в итоге имеем? По сути ничего значимого. На Нелюбина глобального негатива не получили. Ну да, он без санкций якшается с иностранцами, задействует оперативные силы и средства, как свои собственные. Уже за это можно получить по шапке и, причём, очень хорошо получить. А в целом, примерный офицер, и если на него надавить, то в этом случае можно самим огрести по полной программе. «Католик» сбоку – припёку. Преподает, ищет родственника, секретами не интересуется. Можно ставить жирную точку. Его приятель, который «Неуловимый Джо из автобуса»? Ну, а при чем здесь он, если главный фигурант отвалился? Кто остается? Мифический «Игрок», которого кроме Лешего никто не видел? Нет, остаётся паковать чемоданы и отправляться домой. Дело сделано. Отрицательный результат – тоже результат. Генерал будет доволен, парни будут рады. Ладно, дня два-три для очистки совести – и домой». Прудников, наконец, долгожданно зевнул и вернулся в походную опочивальню.

Лёшке по ночам часто снился один и тот же сон. Его вызывает декан и отчисляет из университета за систематические прогулы. Были еще вариации на эту тему. На летней сессии он полностью заваливает все экзамены по той же причине, и его снова вызывает декан и с мерзкой улыбочкой демонстрирует приказ об отчислении. Лёшка всегда просыпался от этого кошмара и заснуть уже не мог, благо, что это всегда случалось ранним утром. Сегодня семейка Морфея и его сына Гипноса пощадила Самойлова, и он в результате благополучно выступил на коллоквиуме по гражданскому праву, получив индульгенцию ещё на десяток не посещенных впредь занятий. После окончания пары друзья позвали его на кружку пива, но Лёшка отказался, поскольку первая половина ночи прошла в подготовке к сегодняшнему выступлению.

С Полем тоже не было сил общаться. Поэтому, когда они повстречались с ним на перерыве между лекциями, Лёшка коротко поздоровался и объяснил другу, что сегодня у него день здорового и крепкого сна. Дюваль грустно кивнул головой и попрощался.

Было пять вечера, когда Самойлов заполз в разобранную кровать и, с удовольствием перекатившись на бок, мгновенно уснул. И тут же проснулся, как от удара по голове. Ощущение было таким, что спал он меньше минуты. В квартире было совсем темно, равно как и на улице. Из окна доносились радостные крики дворовой ребятни и шум проезжающих машин. Лёшка посмотрел на фосфорецирующие стрелки часов и с удивлением понял, что он проспал три с половиной часа. Самойлов включил свет, босыми ногами прошлёпал в ванную, умылся, налил себе растворимого кофе и закурил сигарету. Теперь он в полной мере осознал причину своего резкого пробуждения. Ему снова приснился сон, и он был таким реальным, что Лешка прекрасно помнил все его мельчайшие подробности.

Они с Полем сидят у Игнатьева и пьют чай с печеньем. Рядом, на стуле сидит его бабушка в домашнем халате и, сложив руки на коленях, с улыбкой наблюдает за компанией. Дюваль с дворником оживленно о чём-то разговаривают, и неожиданно бабушка кладет руку на голову Поля. Она начинает гладить его по волосам, и её глаза наполняются печалью. В этот момент Дюваль с Игнатьевым оборачиваются к нему и начинают громко смеяться, одинаково поблескивая стеклами очков под зеленым абажуром.

Сон, конечно, более чем странный, но вполне объяснимый. Лёшка уже два дня напряженно проматывал в голове встречи с Сорокой и Игнатьевым. Что-то его беспокоило, но что именно – он понять так и не смог. В тот день на них свалилось слишком много информации, может быть, в этом заключалась причина Лёшкиного беспокойства? «Бабушка и Поль. Причем здесь она? Наверное, подсознательно вспоминаю её, вот и объяснение.». Перед глазами снова всплыли смеющиеся лица Поля и дворника . Лёшка неожиданно подпрыгнул на табурете, словно его ударило током, и он едва не расплескал кофе. «Лица. Неужели? Нет, не может быть. А почему не может быть? Так, спокойно… что же там еще было неправильного?» Перед глазами неожиданно ясно нарисовалась картинка комнаты дворника… карманный атлас, «да… вот оно» – и свалившийся с подоконника матерчатый заяц, вызвавший гнев Игнатьева. «Боже мой… как же я сразу не понял…». Лёшкино сердце забилось так, что кожа в районе груди стала заметно пульсировать. Чувство радости открытия переполняло его душу. Самойлов еще раз сложил в голове кубики с событиями и в результате смог прочитать целую фразу. Сидеть на месте больше не представлялось возможным. Лёшка стремительно оделся и выбежал на улицу. Путь его лежал к дому Дюваля. Перед глазами стоял образ бабушки, гладящей его друга по голове.

Поля после занятий задержали на кафедре дела. Необходимо было проверить два десятка тетрадей с контрольной работой и подготовиться к очередному семинару. Время пролетело незаметно. Когда за окном поздний вечер зажег фонари, Поль бросил взгляд на часы. Восемь с четвертью. Дюваль оделся, выключил свет в помещении и вышел на улицу. До дома было идти минут десять, но скользкая дорога заметно удлинила путь на некоторое время. Всю дорогу его не покидали мысли о Сороке, о том, как им с Лёшкой несказанно повезло, и о том, как невыносимо тяжело стало видеть Алёнку Нелюбину. Он повернул с оживленной улицы в сонный переулок и увидел свой пустой двор. Ноги предательски скользили, и Поль еще успел подумать о том, что, к великому сожалению, дворник Игнатьев работает в чужом ЖЭКе. Сзади послышались легкие и быстрые шаги. Кто-то тоже хотел попасть домой пораньше. Ага, вот наконец-то столб, поддерживающий козырек подъезда, который жильцы чаще использовали в качестве поручня. Это было последнее, о чём он успел подумать. Сильный толчок сзади впечатал его лбом в столб, и сознание Поля полетело в искрящуюся темноту.

Лёшка старался идти спокойнее, но что-то гнало его вперед. Он забежал во двор, где проживал его друг, и мельком глянул на окна его квартиры, выходившие на одну сторону дома. Странно, света не было. Лёшка остановился, закурил и задумался. Подниматься наверх не было смысла. Так рано Поль не ложился. Значит, он или задержался на работе или где-нибудь в гостях. Но последнее вряд ли. У него сейчас не то настроение, да и сказал бы он своему другу об этом, как пить дать. Значит, на работе. Обидно будет пойти ему навстречу и разминуться на улице. Лешка решил докурить и, если Дюваль не появится в ближайшие минуты, то прогуляться до университета. Окурок быстро догорел, и Самойлов хотел уже было выбросить его в заснеженный палисадник у подъезда, но что-то остановило его. Этим что-то оказалась пара высоких ботинок, лежащих на снегу под тополем. Лёшка пригляделся, его сердце ёкнуло и провалилось в желудок. Ботинки были надеты на ноги, а ноги принадлежали преподавателю французского Полю Дювалю.

Всё, что происходило дальше, Лёшка запомнил не очень отчетливо. Сознание напрочь отказывалось принять действительность в том виде, в котором она существовала. Мозг сам по себе давал команды, и организм Самойлова строго их исполнял. Он быстро подошел к другу и наклонился над ним. Дыхание присутствовало, равно как и сильный запах крепкого алкоголя. Поль лежал на спине, раскинув руки на пористом снегу. Кроличья шапка валялась рядом. Весь лоб и правая сторона лица были залиты кровью. В правой руке была зажата бутылка водки. Лешка бегом залетел в подъезд и забарабанил во все квартиры первого этажа. Одновременно открылись две двери и появились встревоженные лица жильцов.