Маяк - Филлис Дороти Джеймс

Немного погодя она сказала:

— Пожалуй, я готова выпить еще немного вина, — и протянула ему свой бокал.

Дэлглиш наполнил бокал до половины и налил себе вторую чашку чая. Чай казался ему безвкусным, но горячая жидкость поддерживала силы. А Эмили Холкум начала говорить:

— Я откладывала нашу с вами встречу, потому что есть два человека, с которыми мне нужно было сначала посоветоваться. Однако теперь, когда Раймунда Шпайделя отправили в больницу, я решила считать, что он все равно дал бы мне разрешение рассказать вам эту историю. Однако, решившись это сделать, я полагаю, что вы придадите ей не больше значения, чем она того заслуживает. История эта давняя, и знаю о ней главным образом я одна. Она вряд ли может пролить свет на причину смерти Оливера, но в конечном счете это вам самому придется решать.

— Я разговаривал с доктором Шпайделем в субботу вечером, — сказал Дэлглиш. — Он не сообщил мне, что уже говорил с вами. У меня создалось впечатление, что он человек, скорее доискивающийся правды, чем ее нашедший, но, мне думается, он все же не был вполне откровенен. Разумеется, он уже тогда плохо себя чувствовал. Возможно, он полагал, что разумнее всего подождать развития событий.

— А теперь, когда он серьезно болен и ему повезло оказаться недосягаемым для вас, — сказала мисс Холкум, — вам хотелось бы узнать правду — всю правду, и ничего, кроме правды. Вероятно, это самая напрасная клятва, какую кто-либо когда-либо бывает вынужден приносить. Мне неизвестна вся правда, но я могу рассказать вам то, что мне известно.

Она откинулась на спинку кресла, пристально глядя на языки пламени в камине. Дэлглиш сидел, не сводя глаз с ее лица.

— Я уверена, что вам рассказывали кое-что об истории острова Кум. Наша семья приобрела его в семнадцатом веке. Даже в те времена Остров имел дурную славу и вызывал полусуеверный страх. В шестнадцатом веке он был захвачен средиземноморскими пиратами, которые грабили южные берега Англии, похищали женщин и мужчин и продавали их в рабство. Они захватывали тысячи людей, и Кум вызывал ужас как место заключения, изнасилований и пыток. До сегодняшнего дня он не очень любим жителями этих мест, и у нас возникали определенные трудности, когда мы искали для Кума повременных работников. Те, что сейчас с нами, — преданные люди, на них вполне можно положиться, но они не коренные жители побережья, и исторический фольклор их не волнует. Нашу семью во все годы, что мы владели этим Островом, он тоже не волновал. Это мой отец построил здесь дом, и я каждый год приезжала сюда ребенком, а потом и подростком. Отец Натана Оливера — Сол — был у нас лодочником и мастером на все руки. Он был прекрасным моряком, но очень тяжелым человеком, чья злоба и агрессивность подогревались еще и выпивкой. После смерти жены он остался один и воспитывал сына сам. Я довольно часто видела Натана, когда он был еще ребенком, а я уже подростком. Он был странным, очень замкнутым мальчиком, необщительным, но очень решительным. Как ни удивительно, у меня установились неплохие отношения с его отцом, хотя в те времена все, что хотя бы отдаленно могло походить на настоящую дружбу между мной и кем-то из слуг, не только не поощрялось, но было просто немыслимо.

Мисс Холкум замолчала и протянула Дэлглишу бокал. Он налил ей вина. Прежде чем продолжить рассказ, она отпила несколько глоточков.

— Когда разразилась война, решено было Остров эвакуировать. Никто не считал, что Кум обязательно подвергнется нападению, но у нас не было горючего для катера. Весь тот год, что шла «странная война»,[22]мы оставались на Куме, но к октябрю 1940-го, после падения Франции и гибели моего брата под Дюнкерком, родители решили, что самое умное — это уехать. Мы переехали в главный дом рода Холкумов близ Эксмура, а на следующий год я должна была поступить в Оксфордский университет. Эвакуацией оставшегося у нас небольшого штата слуг руководил Сол Оливер вместе с нашим тогдашним управляющим. Когда он доставил последних наших людей на побережье, он вместе с сыном вернулся на Остров, потому что, как он говорил, у него еще оставались там кое-какие дела и, кроме того, он беспокоился, что дом недостаточно надежно заперт. Сол предполагал провести там еще одну ночь. Вернулся он на своем собственном парусном суденышке, а не на моторном катере, который у нас тогда был.

— А вы помните, какого числа это было? — спросил Дэлглиш.

— Десятого октября 1940 года. С этого места я буду пересказывать то, что мне много лет позже рассказал Сол Оливер. Говорил он не очень связно — жить ему тогда оставалось всего две недели. Не знаю, хотел ли он сделать признание или похвастаться, а может быть — и то и другое, и не понимаю, почему он выбрал для этого меня. Я потеряла его из виду во время войны, да и после нее тоже. Я прервала учебу в университете и отправилась в Лондон — водила санитарную машину, потом вернулась в Оксфорд и очень редко наезжала в западные края. Натан к тому времени давно уже уехал с Кума и принялся осуществлять добровольно взятую на свои плечи тяжкую задачу: он делал из себя писателя. Не думаю, что он когда-нибудь снова виделся с отцом. История, рассказанная Солом, не во всем была для меня новой. Давно уже ходили всякие слухи — слухи всегда ходят. Однако мне кажется, что я услышала ровно столько правды, сколько он был готов мне рассказать.

Ночью десятого октября трое немцев с оккупированных островов Ла-Манша высадились на Кум. До нынешней недели я не знала имени ни одного из троих. Это было необычайно рискованное предприятие: возможно, трем молодым офицерам просто стало скучно и они отважились провести рекогносцировку или планировали какое-то свое собственное мероприятие. Им либо стало известно, что Остров эвакуирован, либо это выяснилось случайно. Шпайдель полагает, что они планировали установить на верхушке старого заброшенного маяка флаг Германии. Это, несомненно, вызвало бы некоторый испуг. Чуть рассвело, они поднялись на верх башни, предположительно чтобы высмотреть землю. Пока они там находились, Сол Оливер обнаружил их яхту и догадался, где они находятся. В те времена нижний этаж маяка использовался как хранилище корма для животных и был буквально набит сухой соломой. Сол поджег солому, пламя и дым устремились в верхние помещения маяка. Скоро все внутри башни пылало огнем. Они не могли выбраться на самый верх, к фонарю. Считалось, что поручни ненадежны, и дверь на площадку была давно забита во избежание несчастных случаев. Все три немца погибли, возможно, задохнувшись в дыму. Сол дождался, пока огонь выгорел, отыскал в башне тела погибших — где-то на полпути наверх — и отнес обратно в их яхту. Затем он вывел эту яхту в море, прихватив с собой ялик со своего парусника, и затопил ее на глубине.

— А были какие-то доказательства правдивости этого рассказа? — спросил Дэлглиш.

— Только трофеи, которые Сол сохранил: револьвер, бинокль и компас. Насколько мне известно, никакая другая лодка не подходила к острову во время войны, а после войны никто не делал никаких запросов. Трое молодых офицеров — я полагаю, это были офицеры, раз они могли взять ту яхту — скорее всего были признаны пропавшими без вести, предположительно утонувшими. Приезд доктора Шпайделя на прошлой неделе стал первым подтверждением правдивости этой истории, помимо сувениров, которые Сол отдал мне перед смертью.