Неповторимое. Том 3 - Валентин Иванович Варенников

ответы на которые позволяли бы им обвинить меня в совершении преступления. В-четвертых, с позиций гуманности можно было бы допрос отложить на послеобеденное время или на следующий день, так как ночь была беспокойной, да и факт ареста и помещения в тюрьму требуют адаптации. Но ничего этого сделано не было. Власти решали сразу «раздавить» всех, кто подпал под арест. И меня – тоже.

Спохватившись, что допрос без адвоката недопустим, Генеральная прокуратура подобрала удобного для нее защитника из числа бывших прокурорских работников, и, проявив обо мне «заботу», направила его в Матросскую Тишину. Выбора у меня не было, да и, судя по данным, которые мне о нем сообщили, фигура была подходящая. Я согласился.

Так моим адвокатом стал полковник юстиции в отставке Леонид Григорьевич Беломестных. Лет под шестьдесят, грузный, немного даже одутловатый. Всю жизнь проработал военным прокурором. Был советником провинциального прокурора в Афганистане. Конечно, то, что он военный, да и то, что бывал в Афганистане, мне импонировало. А то, что он, судя по виду, мог чем-то болеть, это не главное. Главное – чтобы у него была светлая голова, глубокие знания юриспруденции и активная позиция в моем деле, то есть чтобы он и мне помогал в подготовке к допросам, и сам постоянно и твердо выступал в мою защиту.

Чтобы сразу покончить с этим вопросом, должен отметить, что я глубоко ошибся не только в возможностях и способностях Л. Беломестных, но и в его порядочности. Единственное, что он сделал доброе, так это то, что принес мне в конце октября книгу Горбачева о так называемом путче. Но эту книгу своим подзащитным принесли почти все адвокаты. Что же касается памяти, которую он о себе оставил, то об этом можно было бы и не писать, но в назидание потомкам, пожалуй, надо высказаться.

Конечно, была моя личная вина, что я согласился на предложенный прокуратурой вариант. Надо быть предельно наивным (каким я и оказался), чтобы думать, будто прокуратура может дать мне адвоката, который бы меня устраивал и работал бы на меня, а не на прокуратуру. Вот почему с первого дня Беломестных, вместо того чтобы вселять в меня уверенность в правоте дела и встать вместе со мной в защиту моей невиновности, около месяца все вздыхал, что дело очень тяжелое и ясных перспектив не видно. Но видя, что я неумолим, стал настойчиво проводить другую линию: надо же всем обвиняемым и адвокатам объединиться и настаивать на том, чтобы нам заменили статью обвинения: вместо измены Родине – злоупотребление властью или превышение власти. Я его выслушивал, но вначале помалкивал. Однако когда сам все проанализировал, то пришел к выводу: ничего этого не было – ни превышения, ни злоупотребления. И я по этому поводу высказался. Беломестных снова стал меня убеждать в том, что единственный верный путь, чтобы выпутаться, – заменить статью обвинения.

К этому времени с помощью Уголовного кодекса РСФСР уровень моей подготовки был уже достаточно высок, и я настоятельно просил Беломестных, чтобы он передал через остальных адвокатов всем привлеченным по делу ГКЧП товарищам о необходимости опираться на статью 14 УК РСФСР. Она называлась «Крайняя необходимость». Эта статья говорит о том, что не являются преступлением действия, хотя и подпадающие под признаки деяния, предусмотренного Особенной частью Уголовного кодекса (то есть требующей соответствующей кары за преступное деяние), но совершенные в состоянии крайней необходимости, то есть для устранения опасности, угрожающей интересам государства, общественным интересам, личности или правам данного лица. Конечно, при условии, если эта опасность при данных обстоятельствах не могла быть устранена другими средствами и если причиненный вред является менее значительным, чем предотвращенный вред.

Несомненно, в нашем деле присутствовал именно тот случай, когда общегосударственную опасность (развал Советского Союза) надо было устранить, возможно допустив при этом некоторые нарушения в отношении президента. Хотя я лично этих нарушений не видел. Вот если бы Горбачев был отстранен от власти (а именно это и надо было делать, но члены ГКЧП не решились на этот шаг), то здесь нарушение закона было бы налицо, но оно оправдано – все делалось во имя спасения страны.

Несмотря на то что я постоянно настаивал, чтобы все это было доведено через адвокатов до всех обвиняемых, Беломестных этого не сделал. Я окончательно убедился, что он мне не помощник. А поскольку во главу угла он поставил выколачивание из моей семьи очень больших по тому времени денег (в 1991 году по 200 рублей за каждый день, или около 5 тысяч в месяц, а уже в 1992 году – 300 рублей, или 7,5 тысячи в месяц) и задержек не терпел, жена вынуждена была продавать вещи, так как сбережений у нас не было. Мало того, этот «адвокат» требовал еще и угощений. В общем, в материальном плане его услуги становились совсем тяжелыми.

Я решил с ним расстаться и предложил ему написать на мое имя письмо, что он болен. Что он и сделал. Вместо Л. Беломестных моим адвокатом стал Д. Штейнберг. Но об этом расскажу позже.

После того как стражник передал меня Любимову, последний сказал, что он – работник Генеральной прокуратуры Советского Союза и ему поручено вести следствие по моему делу. И далее спросил, не возражаю ли я, если он начнет допрос? Не зная даже элементарных юридических норм и считая себя полностью невиновным, я, естественно, согласился. Тогда он дал мне стопку чистых листов, ручку и порекомендовал сделать черновые пометки из того, о чем он будет говорить. Это, так сказать, чтобы облегчить мою участь при написании личных показаний (никаких записей или письменных поправок Любимов сам не делал, а все выполнял руками подследственного).

Вначале я должен был описать все события в целом, то есть с 17 по 21 августа включительно. Это по моим взглядам и оценкам. Зная уже общую схему наших действий, Любимов ориентировал меня, на что именно обратить особое внимание. Я приступил к изложению событий, а следователи, тихо ведя беседу, старались мне не мешать. Закончив, я подал Любимову первые шесть листов «допроса». Тот весьма внимательно прочел их, задумался, легонько побарабанил пальцами по столу, видно обдумывая, как лучше поступить, а затем сказал:

– Вы сами, конечно, представляете, что чем раньше следствие определит истину, тем лучше будет для всех, в том числе для вас. Поэтому, на мой взгляд, надо идти по пути четкого и ясного освещения каждого дня и каждого события. Согласны со мной?

– Конечно, согласен.

– Вот и хорошо. Теперь конкретно. Вот вы сейчас обрисовали общую