Бесов нос. Волки Одина - Юрий Вяземский

– Позвольте, коллега! – удивленно поднял обе брови Сенявин. – Вы давеча заявили, что не в состоянии расшифровать надпись. А теперь отвергаете мое прочтение. На каком основании, разрешите полюбопытствовать?

Митя не сразу ответил. Он опять стал будто прислушиваться, наклоняя голову, вертя ею из стороны в сторону и подставляя ухо к чему-то неслышному для Профессора, но, видимо, слышному ему, Мите.

– Я не говорил, что не смогу прочесть, – ответил наконец Дмитрий Аркадьевич. – Я сказал, что не стану читать. Не хочу унижать тайну.

– Не понял вас, – признался Профессор.

– Сейчас появилось много людей, которые, как вы сказали, расшифровывают руны. А этого не стоит делать. Особенно тем, кто и вправду умеет читать. Нельзя нарушать основной закон рун – их сокровенность. Нельзя… – Митя не договорил и снова прислушался.

– Тем более не понял! – объявил Сенявин.

– Это не так уж сложно понять, – отвечал Митя. – Руны, ушедшие в камень, в рисунок, перестают быть только лишь рунами и начинают жить собственной жизнью. В них отражаются и поселяются небо и озеро и все то долгое время, которое вокруг них текло и в них отпечаталось… То, что когда-то было написано, теперь обрело новый смысл. Оно теперь по-другому читается и иначе будет читаться в будущем. Оно стало символом. В нем слились прошлое, настоящее и грядущее. А символ нельзя прочесть или расшифровать – его можно только пережить или выстрадать.

– Вот теперь понял! Понял наконец-то! – радостно воскликнул Профессор. – Вы у нас археолог, и физик, и астроном, и мистик в одном флаконе! Человек Возрождения! – Андрей Владимирович наконец высказал то, что ему очень давно хотелось.

Митя, однако, казалось, ни малейшего внимания не обратил на его восклицания. Он обернулся к Драйверу и тихо спросил:

– Вы не слышите, как будто рядом с нами кто-то молится? На иностранном языке.

– Карельском? – обрадовался Петрович; он теперь смотрел на Митю так, словно не мог на него наглядеться.

– На карельском… Или на финском… Или на лапландском… Я этих языков не знаю.

– На карельском?! Или на финском?! Или на лапландском?! – радостно переспрашивал Драйвер, а ответил будто виновато: – Нет, не слышу, Аркадич.

«У этого чертова камня они оба спятили. Пора уходить!» – подумалось Профессору.

Но тут к нему обратился Ведущий, до этого хранивший молчание и с интересом следивший за дискуссией.

– Вы говорите: с девятого века… Скажите, Андрей Владимирович, вы можете представить себе, что на этом месте, на котором мы сейчас стоим, когда-то стоял Рюрик со своими братьями?

Профессор несколько опешил от такого поворота в разговоре.

– Я вообще-то многое могу себе представить… Но я же вам… – Сенявин стрельнул взглядом в сторону Мити и решительно объявил: – У меня другая профессия!

– А вне профессии можете себе представить? – улыбался и настаивал Трулль. – Помнится в вашей лекции на лодке вы произнесли: «Рюрик и его братва». Значит, вы не против «норманнской теории»?

– Конечно же, против! – не раздумывая заявил Профессор.

– Почему конечно же?

– Потому что я тем более против антинорманнской теории.

– С этого момента нельзя ли поподробнее, – попросил Ведущий.

– Поподробнее будет дольше.

– А мы с вами куда-нибудь торопимся?

– Воля ваша, – нахмурился Сенявин и якобы с неохотой продолжал: – Видите ли, Саша, мой отец был послом в нескольких странах. Одна из них была скандинавской, и я еще юношей часто его навещал. Уже тогда меня заинтересовал вопрос об образовании древнерусского государства. Мы с отцом на эту тему часто беседовали. Я стал изучать специальную литературу, отечественную и зарубежную. Более того, я даже собирался на эту тему защищать свою кандидатскую диссертацию. Но меня, слава богу, отговорили – не то было время: только начиналась Перестройка. Я, однако, пообещал себе, что когда-нибудь напишу отдельное исследование.

С недовольным лицом Профессор огладил бороду, но продолжал не без охоты:

– Меня в этом долгом и яростном споре ученых всегда смущал целый ряд обстоятельств. Во-первых, я обратил внимание на то, что к числу так называемых «норманнистов» принадлежали едва ли не все маститые русские историки: Татищев, Карамзин, Соловьев, Ключевский, Погодин. В то время как «антинорманнистами» заявляли себя ученые, мягко говоря, средней руки, к тому же охваченные государственным рвением и патриотическим восторгом, которые, разумеется, похвальны, с точки зрения властей, но для настоящей науки вредны и опасны… Не стану напоминать, что антинорманнисты особенно размножились в сталинские времена, когда за норманнизм можно было легко оказаться в ГУЛАГе… Во-вторых, я заметил: основным, так сказать, побудительным мотивом антинорманнистов было доказать, что кто угодно мог участвовать в образовании Русского государства – ободриты, лютичи, ляхи, прусы, прочие балты, – только не скандинавы. При этом почти никто не допускал возможности, что Русь вообще обошлась без пришельцев. То есть, было Призвание, было. Но боже сохрани и упаси от норманнов!.. Тут прямо по Фрейду. Я даже собирался назвать это историографическое явление «комплексом Рюрика»… В-третьих, когда я увлекся тем, что я называю аналитической историей, мне захотелось диалектически подойти к изучению проблемы. Ведь в той и другой теории можно обнаружить немало реалистичных утверждений и продуктивных ракурсов рассмотрения. И если их аналитически сочетать, возникает научно-историческая, а не легендарно-мифологическая картина… Я понятно выражаюсь?

– Да… Нет… Для меня не совсем… Но очень красиво! – признался Ведущий.

Профессор на всякий случай поморщился, но продолжал еще с большей охотой:

– Хорошо, объясняю на пальцах. – С этими словами Сенявин поднял вверх два указательных пальца, левый и правый. – В девятом веке у норманнов, которых привыкли называть викингами, было два пути – Вестервэг и Остервэг, Западный и Восточный. На Западном пути (Профессор энергично потряс левым пальцем) уже несколько веков жили грамотные монахи, которые составляли анналы, сиречь, настоящие летописи. А на Восточном пути (Сенявин погрозил правым пальцем), там, где мы сейчас с вами находимся, и там, где во второй половине девятого века зародилось наше государство, не было не только никаких летописей, но я не уверен, что вообще была письменность. А наиболее ранний из дошедших до нас сводов, «Повесть временных лет», датируется началом двенадцатого века, то есть на двести пятьдесят лет моложе или позднее тех событий, которые нас с вами интересуют. К тому же сам автор этого свода назвал свой труд, заметьте, не летописью, не анналами, а Повестью и, стало быть, определил жанр сочинения… Помните «Повести Белкина»?.. Ну, а тут у нас – «Повести Нестора», почти художественное, друзья мои, сочинение!

Профессор уронил правый палец и затряс левым:

– На Западном же пути, повторяю, – летописи, и много их, так что можно сопоставлять… Вам сколько лет было в девяностых годах, Саша?