Императрица Цыси. Наложница, изменившая судьбу Китая - Юн Чжан

Он остался с Чжан Иньхуанем, который играл роль ключевой фигуры во всех этих замыслах. Как ближайший к императору человек, после ухода на отдых императорского наставника Вэна Чжан Иньхуань мог поведать Кан Ювэю очень многое о его величестве. Этот молодой монарх был хрупким и слабым человеком. Нервы у него напряглись до предела из-за постоянной перегрузки работой, усугублявшейся его вредной привычкой исправлять иероглифические и грамматические ошибки, допущенные в неисчислимых докладах, проходящих через его руки. Чжан Иньхуань к тому же узнал о скрываемой от посторонних обиде императора на «дражайшего папу». Былая неприязнь усугубилась в 1896 году в связи с тем, что Цыси выступила с инициативой заключения русско-китайского тайного договора, потребовавшегося после войны с Японией, когда император Гуансюй от стыда не мог поднять глаза перед придворными. Она приняла все необходимые решения, причем никому даже в голову не пришло доложить монарху о положении государственных дел. Это событие настолько задело молодого человека, что он не только обиделся на Цыси, но и к тому же воспылал ненавистью к России; следует заметить, что к Германии или любым другим державам он относился равнодушно. Таким образом, Дикий Лис обрел возможность воздействовать на настроение императора, раздражая обнаруженные болевые точки посредством эпистолярных творений, доставляемых монарху Чжан Иньхуанем напрямую в обход Верховного совета и Цыси. В одной из важных справок «По поводу уничтожения Польши» Россию он представил в образе страшилища, «страны кровожадных тварей, главным делом которой стало поглощение других стран». Вольно представляя историю Польши в виде притчи, Кан Ювэй написал, что этой страной правил «мудрый и способный правитель, стремившийся к проведению реформ», но его усилиям «мешали аристократы и высокопоставленные чиновники». Так что он упустил «благоприятный момент, чтобы сделать свою страну сильной». Потом, утверждал Дикий Лис, «прибыли русские войска… и эта страна исчезла меньше чем за семь лет». Самому королю «досталась самая лютая и самая жестокая судьба, редко встречающаяся в истории человечества». Кан Ювэй заявил, что Китай может стать еще одной Польшей в результате того, что «сановники блокируют создание экспертного совета» и что «русские войска придут через несколько лет после завершения прокладки Сибирской железнодорожной магистрали». Упоминание Диким Лисом Сибирской магистрали, числившейся ключевым пунктом тайного договора с Россией, должно было вызвать у императора Гуансюя высшую степень огорчения.

Эта зловещая и тревожная небылица поступила в руки императора после 13 августа, когда монарх отметил двадцать седьмой день рождения. Он прочитал ее глубокой ночью, когда капли воска от красных свечей падали на страницы. Его уже без того чуткий сон стал еще тревожнее, и слабые нервы сдали. Судя по истории болезни, с 19-го числа врачи стали его посещать практически каждый день. В таком состоянии между рыданиями он распорядился в знак признательности за проделанную работу вручить Кан Ювэю 2 тысячи лянов серебром. Кан прислал 29-го числа благодарственное письмо, которое выглядело чем-то большим, чем обычное послание с признательностью. Тайно переданное императору, оно было на редкость длинным: в нем пересказывалась ужасная польская история, и акцент ставился на том, что единственным путем, чтобы предупредить судьбу Польши для Китая, следует считать незамедлительное образование экспертного совета. К тому же это послание содержало такое обилие лести в адрес императора Гуансюя, что далеко выходило за пределы приличия. Императора автор назвал «мудрейшим мужем в истории Поднебесной» с «проницательными глазами, источающими лучи, как солнце и луна», обладающего способностями «грандиозными и беспримерными даже в сравнении с величайшими императорами всех времен». «Несправедливостью тысячи лет» названо то, что беды Китая оказались сваленными у его двери. Они случились только потому, что нынешний император не получил возможности применить свою «величайшую мудрость, огромную храбрость и приводящую в трепет раскату грома подобную силу». Потенциал императора сковали «старые сановники». А проблемой всех проблем он назвал то, что рядом с ним отсутствуют подходящие люди. Его величеству следует только что избавиться от всего, что ему мешает, и он достигнет величия.

Никто никогда не высказывал императору Гуансюю ничего подобного. При дворе существовала официальная форма напыщенного восхваления для хозяина престола, однако царедворцы воздерживались от причудливых комплиментов. Добропорядочный император должен был проявлять восприимчивость к критике и избегать откровенных льстецов. Более того, императора Гуансюя постоянно ставили в такое положение, чтобы он чувствовал свою ущербность, особенно в сравнении с «дражайшим папой». А тут неожиданно он обнаружил кого-то, кто безоговорочно им восхищается. Влияние лести Кана на неустойчивую психику молодого человека трудно было переоценить. Она послужила непомерному завышению его самооценки. Он забыл о чувстве вины за поражение в войне с Японией, перестал его мучить и комплекс неполноценности. В конце-то концов, особых промахов за ним не числится. Во всем виноватыми можно объявить «старых сановников». Главное заключается в том, что, приблизив к себе Кан Ювэя, он обретет безграничные возможности. Именно так себя почувствовал император Гуансюй под гипнозом Дикого Лиса, которого он видел всего лишь один раз. Он тут же приказал собрать все обращения Кана в одной брошюре для его личного изучения и назвал это собрание сочинений «Петиции героя».

Наряду с этим длинным льстивым посланием Кан написал отдельную справку, в которой призвал императора отправить в отставку своих старых сановников и заняться новыми назначениями. Император настолько распалился, что незамедлительно взялся за дело и отправил в отставку группу чиновников, чтобы закрыть большое число государственных учреждений. Указ он правил собственной рукой, чесавшейся от нетерпения «избавиться от всего лишнего». Похоже, император даже не догадывался о том, что при всей вполне вероятной профессиональной несостоятельности данных сотрудников эти люди служили мелкими клерками и администраторами, всего лишь выполнявшими его же распоряжения.

Цыси очень встревожилась, когда получила указ об отмене ведомств перед его опубликованием. Чтобы не злить приемного сына, она, однако, восстановила только несколько самых важных учреждений, таких как ведомство по контролю над поставками зерна с юга Китая на север, а в остальном оставила указ без изменений. В лицо ему она высказала возражение по поводу огульных отставок, предупредив о возможной «утрате расположения и поддержки [шижэньсинь]» реформ, которая может стоить Гуансюю даже трона. Понятно, что, когда этим указом император лишил тысячи чиновников только в столице средств к существованию, управленцев по всей стране такое решение потрясло своей несправедливостью и испугало. Знавший о недовольстве его инициативой со стороны Цыси император выпускал последующие указы без предварительного согласования их с вдовствующей императрицей и тем самым попирал все принципы их деловых отношений. Так, 4 сентября, как только Цыси покинула территорию Запретного города и отправилась в свой Летний дворец, он своим указом, написанным красными чернилами в состоянии большого раздражения, разжаловал главу министерства обрядов и пять других руководителей этого ведомства. Его ярость выглядела явно несоразмерной обиде: он возмутился проволочкой в этом министерстве с передачей ему предложения канцеляриста по имени Ван Чжао. Беда в том, что Ван состоял в приятельских отношениях с Каном. Император назначил его на должность повыше. Новым министром обрядов он назначил еще одного приятеля Кан Ювэя, писавшего в адрес монарха хвалебные письма. Новыми заместителями этого министра стали тоже приятели Кана, такие как просвещенный партнер Сюй Чжи-цзин. Император Гуансюй собирался из этого министерства создать образец для остальных ведомств и чиновников. На следующий день император назначил в Верховный совет четырех человек низкого звания, и двое из них приходились Кану приятелями, с которыми монарх виделся не больше одного раза. Однако он считал их и других таких же назначенцев «людьми одаренными и смелыми», в отличие от всех тех «глупых и бесполезных» старых мандаринов.