Новая Ты - Кэролайн Кепнес

Она кивает.

Подают пахлаву. Я отламываю кусочек и кормлю ее с рук.

– М-м-м, как вкусно!.. – Лав светится счастьем. – Ты бы видел их лица, Джо, когда я сказала, что хочу пройти наверх и в последний раз взглянуть на нашу постель.

– На нашу постель!..

– Ага. – Она смеется и открывает рот. Я закладываю ей еще кусочек и мечтаю поскорее заложить еще кое-что.

– Потрясающе!

– Их так перекосило – можно было не опасаться, что они пойдут проверять, чем я там занимаюсь. Я обошла все комнаты, нашла кружку, сунула в сумку, спустилась и предложила дать показания полиции.

Я чуть не подавился.

– Что?! Это было чересчур.

– Знаю. Они чуть с ума не сошли. Выпроводили меня через заднюю дверь и попросили поскорее забрать машину. Будто я к ним вообще не заходила.

– Великолепно, – хвалю я. – Есть лишь одна проблема.

– Какая?

– Когда начнут показывать «Щенки и ботинки»…

Лав закатывает глаза.

– Ты хочешь сказать, когда их зальют на «Нетфликс».

– Пусть так. Они тебя узнают.

– И что? Я ни словом не обмолвилась, кто я такая и как познакомилась с Пич. Если спросят, скажу, что я би, подумаешь… У нас же была «тайная порочная связь». Не подкопаешься.

Пахлава кончилась. Мой телефон гудит – пришло новостное уведомление: Сэлинджеры просят департамент полиции Литтл-Комптона прекратить расследование по «вскрывшимся семейным обстоятельствам». Играет жизнерадостная греческая музыка. Светит солнце. Мой желудок полон. Моя любовь со мной.

– Давай поговорим о ребенке. Я не знаю, как обращаться с младенцами.

– Зато ты отлично знаешь, как их делать.

Я понимаю, куда она клонит. Мы расплачиваемся и уединяемся в туалете. Такого бурного секса у нас не было никогда.

На улицах полно студентов. Какое счастье, что мы уже вышли из этого возраста! Все они либо нервные, либо пьяные, и всех их ждет вечером домашняя работа. Меня аж передергивает. Я обнимаю Лав, и она прижимается ко мне.

– Купим книжку для молодых родителей?

Лав кивает. У нее звонит телефон.

– Да, папа, – отвечает она.

Совсем скоро и меня будут так называть.

Загорается зеленый, можно идти. Но мы стоим. Лав вся дрожит.

– Папа, папа, подожди, – просит она и прикрывает телефон рукой. На ней лица нет.

– Что случилось?

– Джо, его нашли. Форти нашли! Он жив!

Я слышу голос ее отца в телефоне.

Меня охватывает паника, и снова приходится врать. Я улыбаюсь через силу и обнимаю ее.

– Слава богу.

Мы бежим к машине. Какие уж тут книги. Форти жив! Жив, мать его! Лучше б я остался запертым в гребаной ванне и тихо сдох там… Как?! Нашли малолетние укурки, шастающие по пустыне и строящие из себя героев «Отрочества»? Или заметил случайный турист?

Лав говорит, что это чудо.

– Сейчас он в Рино, в больнице, его жизни ничего не угрожает. Как же он всех нас напугал… Как тогда в России…

– В Рино? – переспрашиваю я.

Лав кивает:

– Его нашла в пустыне какая-то девушка. Он был без сознания, но теперь быстро идет на поправку.

А я быстро иду ко дну. Беру себя в руки и вспоминаю все прочитанные методички по актерскому мастерству. Нельзя задавать много вопросов.

– У парня реально девять жизней. – Лав смеется.

– Не терпится с ним поговорить.

– О, не волнуйся; папа сказал, что он болтает без умолку.

– Обалдеть!

– Ты удивлен? Он не помнит, как попал в пустыню; помнит только, как играл в «Белладжио».

Мы мчимся в аэропорт. О ребенке и не вспоминаем, обсуждаем Форти. Как же я мог так оплошать? Нет, жизнь меня ничему не учит… Я как двоечник-дебил из ситкома, который раз за разом наступает на одни и те же грабли.

Звенит телефон. Сообщение от Форти:

«Жду встречи, Профессор».

В самолете время тянется невыносимо долго. Я делаю вид, что читаю Кинга. Лав переписывается с друзьями, узнавшими радостную весть у нее на «Фейсбуке», и обсуждает с матерью, стоит ли отправить Форти на реабилитацию. И, конечно же, они решают, что их мальчику будет лучше дома. Ха!

Про Рузвельта я не упоминаю, хотя мне невыносимо смотреть, как она радуется. И еще невыносимее думать, как Форти сидит у себя в палате в Рино и поджидает меня.

В аэропорту нас подхватывает машина, водитель обещает домчать с ветерком, а я молюсь, чтобы в нас врезался грузовик или началось землетрясение. Черт побери, мне должны дать «Оскар» за великолепную игру!

Любовь просит пока никому не говорить о ребенке. И Бог не слышит мои молитвы, потому что мы уже поднимаемся по лестнице на четвертый этаж, и твердь земная не разверзается под нашими ногами, и стены гребаной больницы не осыпаются, погребая под собой все живое. И я уже слышу его мерзкий голос.

– Риз заинтересовалась? – спрашивает он у кого-то по телефону. – Охренеть!

Пахнет антисептиком и куриным бульоном. Лав сжимает мою руку.

– Ура! – шепчет она.

– Ура.

Из палаты выходит Дотти. Она удивлена, что мы так быстро добрались. Лав бежит к ней и сжимает в объятиях. Я стою в коридоре и стараюсь не пялиться в открытую дверь, где какой-то старик зовет на помощь. Дотти окликает меня, мы обнимаемся. Лав заходит к Форти. У меня сердце чуть не выпрыгивает из груди.

– Ты горячий, – замечает Дотти и трогает мой лоб. – Заболел?

– Нет, просто жарко.

– Слушай, Джо, нам надо поговорить. – Она берет меня под руку. – У Форти появилась отличная идея насчет тебя.

Убить меня, скормить живьем собакам, утопить, удавить, связать и заморить голодом?

– Да? Интересно, что вы придумали… И, черт возьми, как он себя чувствует?

– Сам посмотри.

Она распахивает передо мной дверь. В палате играет музыка, стол ломится от жратвы. Рей восседает в роскошном кожаном кресле (он что, его с собой притащил?). Форти шутит с Майло, устроившимся на соседней кушетке.

Я подхожу к Форти, мать его, Квинну. Он смотрит на меня и улыбается.

– А вот и наш Профессор! Рад тебя видеть, старина. Располагайся. Сейчас поведаю вам свою историю.

Рей встает, потягивается, говорит, что он уже слышал, и уходит. Дотти занимает его кресло. Лав подсаживается на кровать к брату. А я устраиваюсь в уголке на больничном складном стуле.

– Начнем, – объявляет Форти. – Во-первых, уясните все, что я писатель.