Превыше всего. Роман о церковной, нецерковной и антицерковной жизни - Дмитрий Саввин

Развал Советского Союза стал для Алексея Сормова личной трагедией. В буквальном смысле: он перестал спать ночами. После службы он мог часами листать газеты, пытаясь понять, почему все это происходит. Почему самый лучший, самый прогрессивный социально-экономический строй оказался на грани краха? Что случилось с советским народом – новой общностью, в существование которой он свято верил и которая теперь стала разваливаться на куски? Почему капиталистический мир, который погряз в кризисе и скоро должен рухнуть – ведь это было очевидно из марксистско-ленинской теории, очевидно, как дважды два четыре – стоит крепко и, более того, грозит уничтожить лагерь социализма? Почему… Таких «почему» было много, и они жуткой тяжестью давили на сознание. Мир и раньше представлялся ему не особенно радостным (он прекрасно понимал, что самый лучший путь для него закрылся тогда, когда он отказался оговорить своего товарища-курсанта, и с тех пор жизнь его, по большому счету, сломана). Но раньше все было ясно. Была четкая картина мира. Была четкая система ценностей. И была ясная и великая цель. К которой он шел вместе со всеми – пусть не так, как ему хотелось, но все-таки шел.

Теперь же вместо этой геометрически совершенной ясности возникла огромная черная дыра, состоящая из множества вопросов, на которые он не находил ответов…

А потом случился политический кризис, а за ним и война в Таджикистане. И Сормов, кадровый офицер, впервые оказался на настоящей линии огня (война в Афганистане его, по счастливой случайности, миновала). В 1995 году, сопровождая очередной караван с беженцами, он попал под минометный огонь. Двое его друзей, с которыми он прослужил десять и пятнадцать лет, погибли мгновенно. Он отделался контузией.

Потом были полгода госпиталя, медицинская реабилитация, за которой последовала пенсия. Денег у Сормова не было. Квартиру в родном городе, где жила его мать, благополучно забрало государство в 1987 году, после ее смерти. Поэтому после коротких размышлений было решено ехать на родину жены, в Мангазейск, где еще была жива теща, счастливая обладательница небольшой двушки.

Отчасти из-за того, что воинская пенсия была совсем невелика, отчасти из-за нелюбви к безделью Сормов устроился в школу учителем китайского (китайский тогда как раз начинал входить в моду в Мангазейске, и такие специалисты были очень востребованы). И продолжал читать и размышлять о том, почему коммунистические идеалы, верой в которых с раннего детства заразил его родной отец, так и не были реализованы в СССР.

Когда-то, изучая историю Китая, он читал про восстание тайпинов, но этот сюжет как-то не произвел на него особого впечатления. Ну, еще одна крестьянская война, которая не смогла добиться успеха из-за отсутствия предпосылок и т. д. Но когда в 2000 году в его руках оказалось небольшое китайское издание, посвященное Тайпин Тяньго, он испытал чувство, подобное озарению. Ему показалось, что он наконец обрел абсолютную истину, обрел ответ на вопрос, мучивший его все эти годы. Коммунистический идеал не удалось реализовать, потому что для этого не было необходимой духовной основы! Он много раз слышал расхожую в первые постсоветские годы фразу о том, что коммунизм и христианство-де очень похожи, про то, что «первым коммунистом был Христос», ну и прочие премудрости потерянных в новых реалиях советских людей. Но теперь, вновь читая про тайпинов, он утвердился в мысли: именно так и есть! Коммунистические идеалы не могут быть реализованы, не будучи дополнены христианской верой. Например, православием. Да и чем же еще в России их дополнять, как не православием? Мы же русские люди…

Загоревшись этой идей, он пошел в Свято-Воскресенский храм, где, поймав отца Игнатия, начал его расспрашивать о родстве православия и коммунизма.

– Ведь христианские ценности – они, можно сказать, коммунистические! – с жаром говорил Сормов.

– Ну, в каком-то смысле – наверное… – мягко, желая поскорее отвязаться от очередного странного визитера, отвечал отец Игнатий.

– Ведь «Моральный кодекс строителя коммунизма» – это те же десять заповедей!

– Ну, да… Отчасти.

– Так вот и выходит, что коммунистический идеал и православие прекрасно совмещаются! – восторженно резюмировал Сормов.

– Ну, может быть… – нехотя отвечал отец Игнатий, явственно тяготясь очередным безтолковым разговором.

Но большего Сормову и не требовалось. Он окончательно утвердился в своей новой великой идее и стал регулярно ходить на службы, изучая купленный в иконной лавке томик «Закона Божия» и некоторые книги святых отцов. Противоречий с коммунистической доктриной там было немало, но он был слишком увлечен своим новым идеалом, чтобы их заметить. И в 2002 году поступил на Пастырские курсы, собираясь стать священнослужителем и миссионером в Китае.

* * *

Отцу Игнатию показалось, что Евсевий благоволит к двум новым «курсантам» – отставным военным. И он не ошибся. У архиерея и вправду были на них самые серьезные виды. Он давно уже размышлял о том, что сейчас, когда епархия вплотную подошла к строительству кафедрального собора, в ней следует подтянуть дисциплину и вообще навести порядок. «Покончить со всей этой дерьмократией, которую тут Евграф развел!» – как про себя формулировал задачу Евсевий. Окончательно в намерении быстро и круто завинтить гайки он утвердился после визита своих духовных чад, которые, вкупе с его келейницами, жестоко раскритиковали либеральные мангазейские нравы.

Но вот как это сделать? Организовать из какой-нибудь другой епархии десант благочестивейшего консервативного духовенства представлялось невозможным – никто сюда, в Восточную Сибирь, из Центральной России не поедет. Особенно из крепких, строгих священников. Разве отдельные исключения, да и на тех надежды мало… В любом случае, погоды они не сделают. Искать кандидатов на священнические места на месте? Но среди кого? Интеллигенция? «Боже упаси!» – всякий раз мысленно повторял Евсевий, вспоминая про этот вариант. Спортфак? Эти – как глина. В основном молодые ребята, в какую среду попадут, та их и сформирует. А среда была не та… И внезапно архиерея осенило: идеальный вариант – отставные военные! Уже сформировавшиеся люди, причем сформировавшиеся безо всякой примеси гнилого либерализма, приученные к дисциплине и четкому исполнению приказов. Да, это скорее офицеры, чем попы, но для наведения порядка, по мнению архиерея, они вполне подходили. По крайней мере, на первое время.

«Этим не нужно объяснять ни про рабочий день, когда он там закончится, ни про то, что исполнять нужно, а не обсуждать! – думал Евсевий, радуясь найденному решению кадровой проблемы. – Лучше бы, конечно, чтобы монахи, после монастыря… Но, Бог даст, все еще будет! А пока порядок нужно наводить, строгость нужна! Разболтались совсем, а сейчас, когда собор надо начинать строить – нужен порядок! Порядок! Так что, раз отцов-пустынников пока нет, пусть, значит, отцы-командиры побудут!..»

Собор, пока еще окутанный сумраком воображения, постепенно продвигался из мира архиерейских мечтаний к реальности. Совсем тонкая хронологическая грань отделяла это огромное («второе после храма Христа Спасителя!»), впечатляющее здание от здешнего мира. Совсем немного, и после расчистки территории на месте приговоренного «Ударника» оно войдет в здешнюю реальность. Сначала самым краешком – закладным камнем, который появится на дне котлована. А потом… Потом сваи, первые ряды кирпичной кладки, потом еще, еще, первые перекрытия, цокольный этаж, и выше, выше – на десятки метров в небо, туда, к покрытым нитридом титана куполам, под которыми будут висеть колокола, и благовест, конечно, тоже будет самым большим – самым большим от Урала до Камчатки!