Вечера в древности - Норман Мейлер

В Фивах Он нечасто ездил вместе с Царицей Нефертари. Обычно Она следовала за Ним в собственной колеснице, а я — в своей, также один, а за мной ехали все придворные, за которыми следовали колесничие. Сотни людей ежедневно отправлялись в Храм Амона, однако лишь мне одному было разрешено входить с Ним в Святилище.

Из всех тех утренних поездок, — продолжал Мененхетет, — мне особо запомнилось одно утро, ибо то был день, когда объявили войну хеттам. Бывают такие рассветы, которые предвещают, каким жарким будет день, и то было именно такое утро, когда свет и жара надвигались на нас неслаженными шагами, как зверь, подкрадывающийся на мягких лапах.

По дороге к Храму, среди раннего тепла того невыносимо жаркого дня, с востока, словно корабль, прибывший из дальних стран, к нам приплыло одинокое облако — почти никогда не видели мы облаков по утрам — и закрыло солнце. Думаю, наши лошади не успели пройти и двухсот шагов, когда облако уже ушло, но мой Рамсес Второй сказал: „Сегодня в Храме произойдут необычные события". Он не был Правителем, прославившимся быстротой Своих мыслей, однако Он был силен, как трое мужчин, и Его медленные мысли, должно быть, позволяли Ему слышать голоса Богов, неслышные более умным людям. Поэтому иногда этот Фараон знал о событиях, которым предстояло случиться. На этот раз Он печально улыбнулся Своей Супруге и мне, поскольку в тот момент, когда Он остановился, мы подъехали ближе, и потер Свой длинный, тонкий, прекрасный нос».

Птахнемхотеп пробормотал: «На статуях, которые я видел, Его нос не выглядит тонким».

«Его форме предстояло измениться в Битве при Кадеше. Но это случилось позже. Теперь же Он сказал: „Этот день — начало

Моего конца, однако Я проживу вдвое дольше, чем другие люди", — и Он поднял Свой локоть и долгим вдохом втянул воздух у Себя под мышкой, как будто то был первый оракул, с которым должно советоваться».

«Так и следовало поступить», — сказал мой отец. Все мы понимали справедливость этого замечания. Как могли запахи, поднимавшиеся от тела Царя, не быть близкими каждой перемене в судьбах Двух Земель? Мой прадед сделал передышку, чтобы, подражая Рамсесу Второму, понюхать свою собственную подмышку, при этом он широко открыл рот и с силой втянул им воздух, словно проглотил полкувшина пива.

«Тогда, — продолжил мой прадед, — когда мой молодой Фараон остановился, остановилась вся процессия, а та толпа из сотен мальчишек, что бежала перед нашими лошадьми, чтобы своими криками сеять переполох на каждой дороге, площади, у больших зданий, на боковых улочках и в переполненных людьми бедных кварталах, прямо за Большой Дорогой Рамсеса Второго (названной так в честь Его восшествия на престол всего несколько лет назад), вдруг почувствовала, как чувствуют мальчишки, что в трескотне их криков — „Фараон едет! Фараон едет!" — вдруг исчезло эхо. Фараон не ехал. Народ, вместо того чтобы ринуться к Большой Дороге, остановился на бегу, чтобы видеть молчание моего Царя.

Но, проследив за движением облака и исследовав корень Своей руки, Он, против обыкновения, решил пересечь реку и принести Свою жертву на Западном берегу[34]. Решение это предполагало совсем необычную последовательность действий. Она должна была занять все утро, и даже больше. Западный берег, хотя никогда и не был так перенаселен, как Восточный, но и в те времена тянулся с юга на север на такое же расстояние, как сегодня, и Новый Храм находился не близко. Требовалось некоторое время, чтобы подвести Царское Судно и переплыть Нил, не говоря уже о том, что нужно было послать гонцов к Верховному Жрецу в Первый Храм на Восточном берегу, чтобы тот присоединился к нам, и подождать, пока Верховный Жрец распорядится насчет собственной лодки и прикажет своим Первому и Второму жрецам сопровождать его, — представьте теперь общее замешательство от того, что столь высокопоставленным лицам предстояло общение со жрецами Нового Храма, занимавшими более низкое положение! Такое решение вряд ли вызвало у кого-либо удовольствие, учитывая вражду, что существовала в отношениях между двумя храмами. Но как Он мог не придать значения облаку? Меня и сейчас пробирает дрожь при воспоминании о прохладе, объявшей нас в его тени. Когда Фараон посмотрел на меня, я знал, что Он ждал слова, и вот, подняв глаза к небесам, я сказал: „Облако тоже перешло на Западный берег". По правде говоря, облако двигалось только на север, но в этом месте наш великий поток поворачивает к востоку, и для Него этого было достаточно. Прежде всего, мы должны были идти туда, куда хотелось идти Ему.

Снова двинулись лошади, толпа мальчишек помчалась вперед, люди выходили из своих лачуг, кухонь, мастерских; девки в веселых домах поднялись со своих постелей, детей отпустили из школ, а мужчины и женщины бежали во всех направлениях, пытаясь угадать Его путь, так как Рамсес Второй редко ехал до Храма все время по Большой Дороге. Было известно, что иногда Он вынуждал Свою свиту следовать за Ним через множество грязных площадей, на которых было всего несколько лавчонок и старый шадуф с дырявой бадьей. Таким образом Он осматривал город. В результате население перемещалось, стараясь угадать, какие Он выберет улицы. Когда им это удавалось, они занимали места так близко к процессии, как только осмеливались, и этим счастливым мужчинам и женщинам приходилось сдерживать своими телами напор тех, кому не было видно из задних рядов, поскольку было известно, что время от времени колесо колесницы отрезало на ходу несколько ступней.

В то утро, после заминки Он продвигался вперед очень быстро, чтобы сгладить неловкость момента, когда Он не смог немедленно сделать Свой выбор, случилось так, что толпа напирала слишком сильно. Послышался крик, который ни с чем нельзя было спутать. Я услыхал хруст, исходящий из паха, когда ломается большая бедренная кость, и позже узнал, что в тот день одному молодому человеку колесницей отрезало ногу.

Меж тем, мы продолжали поспешно двигаться вперед, пока не показались ворота и стены Первого Храма, и мы смогли выехать на длинную обсаженную деревьями дорогу, ведущую к нему мимо сотен Сфинксов, выстроившихся вдоль нее». Мой прадед излагал эти подробности с гримасой, будто извиняясь за упоминание видов, должно быть, хорошо известных Фараону, но я подумал, что он описывает их, проявляя внимание ко мне, который никогда не был в Фивах.

«Затем мы въехали в ворота. Тогда, как и сейчас, многие сказали бы, что снаружи Первый Храм Амона на Восточном берегу Фив не имеет себе равных в мире. И ни один лес, через который я когда-либо проезжал, не в состоянии собрать стольких Богов, скольких можно было слышать, когда Они шептались друг с другом, в то время как ветерок пролетал по Большому Залу с его ста тридцатью шестью каменными колоннами, каждая из которых выше и толще, чем любое огромное дерево, какое я когда-либо видел.